Сказки старого Вильнюса II - Макс Фрай

Однажды встревожился: а что случится, если, скажем, второго двадцатого июня две тысячи двенадцатого года я прогуляюсь по тем же самым местам, где уже ходил первого двадцатого июня? Неужели встречу там самого себя? И как тогда быть?

Опасение, впрочем, быстро сменилось любопытством: а действительно, что случится? Во многих культурных традициях считается, будто встреча с собственным двойником — предвестие скорой смерти. Ха, тоже мне новость. Можно начинать смеяться.

Думал: «Встретившись в городе, мы можем вместе вернуться домой. И поутру проснуться тут — вдвоем, в одной квартире, в один момент так кстати взбесившегося времени. Воистину отличное начало прекрасной дружбы.[20] Или захватывающее развитие прекрасной шизофрении, кому что больше нравится».

Думал: «Могло бы получиться неплохо. По крайней мере, полное взаимопонимание нам гарантировано».

Думал: «Интересно, а куда мы, в случае чего, денем третьего? Если вдруг встретим его однажды — когда-нибудь очень нескоро. Например, позавчера».

Думал: «Ой, мамочки».

Думал: «А все равно было бы круто».

Стал целенаправленно повторять уже пройденные маршруты в соответствующие дни — все, что мог вспомнить. Высматривал себя на безлюдных улицах, караулил в любимых кафе и просто у подъезда, предусмотрительно выскочив из дома на полчаса раньше, чем в прошлый раз.

Ничего не вышло. Все неизменно повторялось: погода, люди, автомобили, даже многочисленные городские коты дисциплинированно возлежали на одних и тех же подоконниках. Но сам оказался единственной свободной переменной среди всеобщего постоянства — ходил, где вздумается, делал, что хотел, каждый день как в первый раз, не оставляя ни следов, ни воспоминаний, ни, тем более, двойников. Что, честно говоря, немного обидно.

Совсем чуть-чуть.

Одному тоже было неплохо.

Думал: «Это, конечно, серьезный аргумент в пользу версии о посмертных видениях. Если так, забавно, что ближе всех к истине оказался простодушный Сведенборг.[21] И какое же счастье, что именно он, а не какой-нибудь мрачный пророк, одержимый идеей ада».

Думал: «А если это все-таки прижизненный бред, будем надеяться, что меня никогда не приведут в чувство. Ничего не хочу менять».

Думал: «Жив или мертв, сплю или бодрствую, но я сейчас счастлив, как никогда прежде. Хожу, дышу, ем, глазею по сторонам, слушаю, обоняю, мокну под дождями, сладко изнемогаю от послеполуденного зноя, восхитительно зябну по ночам — чего мне еще. Со стороны может показаться, что я бездельничаю, на самом же деле занят по горло — живу. И, похоже, впереди у меня еще куча времени, чтобы совершенствоваться в этом непростом искусстве. Вечное виленское лето — мне одному. То ли высокая награда за исключительное безумие, то ли своего рода паек, положенный всем, кто приезжает в этот город умирать. Кто знает. И какая разница».

В один из тех дней, когда тщетно пытался отыскать в почти безлюдном городе себя, встретил Бету.

То есть видел-то ее уже не раз — мельком, краем глаза, боковым зрением, даже не осознавая, что как-то выделил сизоволосую женщину с серой кошкой на руках среди прочих прохожих. Но в тот день, двадцать шестого июля, поздоровался с ней — машинально, как с соседкой или старой знакомой. Тут же понял ошибку, страшно смутился, но женщина так же машинально кивнула в ответ. Она была занята — гладила кошку и рассказывала ей трагическую историю не прижившегося в Вильнюсе трамвая, вагоны которого в финале распродали по дешевке городским обывателям для хранения сена и овощей. Кошка внимательно слушала, сочувственно взмуркивая в нужных местах.

Потом никак не мог сообразить — какая она была? Красивая или нет? Юная или уже за тридцать? Маленькая, высокая? Вроде довольно худая, но тоже не факт. Помнил только волосы, сизые, как голубиное перо, стоптанные тряпичные туфли, загорелые колени и глаза, темные, как полночь за дровяными сараями на улице Даукшос, куда случайно забрел однажды, исследуя тайную ночную жизнь городских дворов.

С тех пор стал специально их высматривать — женщину и кошку. И, обнаружив, всякий раз радовался так, словно выиграл главный приз в какой-то неведомой лотерее.

Они были в июле.

Точнее, в двадцатых числах июля, когда городом овладел зной и воздух превратился в тягучую белую пастилу, ароматную, но почти непригодную для дыхания. В эти дни женщина с кошкой, похоже, только и делали, что слонялись по улицам, изредка останавливаясь, чтобы подкрепиться. Женщина покупала эспрессо в маленьких картонных стаканчиках, кошка пила воду из фонтанов.

В июне и первой половине июля женщина иногда ходила по Старому городу, но одна, без кошки.

Думал: «Интересно, что потом случилось? Ушла из дома, забрав кошку? Ночует у всех друзей по очереди, а днем зверька просто некуда девать?»

Думал: «Или просто кошку только-только завели? А гуляют вместе, потому что кошка с причудами. Или хозяйка. Или обе».

Думал: «А может, у нее началась аллергия? И кошку пришлось отдать, например, маме. Но бывшая хозяйка тоскует, поэтому иногда устраивает свидания — на открытом воздухе, чтобы легче было переносить кошачью шерсть».

Очень о них тревожился.

В августе не встретил женщину ни разу, как ни искал. Ни с кошкой, ни без кошки. И понял, что почти разлюбил август.

Спрашивал себя: «Да что с тобой творится?»

Что творится со мной? Хороший вопрос.

Настолько хороший, что даже отвечать не обязательно.

В начале лета сизые волосы женщины были, оказывается, ультрамариново-синими; этот яркий цвет шел ей меньше, зато притягивал взгляд. Красива она или нет, так и не разобрался, но смотреть был готов часами. Впрочем, так подолгу она на одном месте не засиживалась, а совсем уж назойливо преследовать незнакомку было глупо. Примет, чего доброго, за маньяка, запомнит, станет избегать, и тогда…

А что, собственно, тогда?

Тогда она не захочет со мной знакомиться.

Знакомиться?! Ого. А ты собираешься? И что, интересно, станешь делать потом? При самом благоприятном раскладе, обаяв ее, вызнав имя и заполучив, предположим, номер телефона — ну что?

Был честен с собой. Говорил себе: «Не знаю».

Потому что и правда не знал.

Утро тридцатого июля выдалось жарким, но после обеда разразилась гроза, дождь лил как из ведра, а небесного грохота хватило бы на озвучку доброй дюжины фильмов о войне. Воздух резко остыл до двадцати с небольшим градусов, дышать им было слаще, чем пить ледяной грушевый сидр после прогулки по раскаленному бульвару, — словом, все как всегда. Тридцатые июля случались довольно часто, сейчас наступило не то семнадцатое, не то восемнадцатое по счету, и всякий раз радовался этой грозе как впервые.

Обычно в этот день ходил под дождем — босой, без зонта, с непокрытой головой, наслаждаясь не только долгожданной прохладой, но и полной безнаказанностью: в этом мире чокнутых календарей рухнула большая часть причинно-следственных связей, и простудиться было теоретически возможно — но только на один вечер, а потом наступало очередное утро давно прошедшего дня, где парадоксальной будущей вчерашней простуде не было места.

Но на сей раз решил пересидеть ливень под ярко-желтым тентом кафе — просто для разнообразия. И, уже сделав заказ, увидел за соседним столиком сизоволосую женщину. До сих пор в этот день ее не встречал, а она вон где, оказывается, отсиживается. И почему-то без кошки, хотя самый конец июля, и кошка, по идее, должна быть с хозяйкой. Где же кошка?

— Где же кошка?

Понял, что спросил вслух, и так смутился, что закрыл лицо руками. Но тут же сообразил, что этот нелепый беспомощный жест даже хуже бесцеремонного вопроса, и убрал руки. И увидел, что женщина улыбается.

— Так и знала, что вы в нее влюбились, — сказала она. — Несколько раз шли нам навстречу и та-а-ак смотрели. Я ее теперь дразню: «Это твой поклонник, Бите», а она делает вид, что ей плевать. Потому что принцесса и гордячка. Но на самом деле очень довольна.

Улыбнулся в ответ. Сказал:

— Извините меня, дурака. Я нечаянно спросил. Само вырвалось.

— Бывает, — кивнула женщина. — А кошка сегодня дома, потому что больше не жарко. Она не то чтобы большая любительница прогулок. Но сидеть в нашей мансарде в жару невозможно. Под раскаленной крышей как в духовке! Именно этого мы с Бите при съеме жилья и не учли. Я ее, бедную, сперва просто поливала из лейки, а сама не вылезала из душа. Но этого оказалось явно недостаточно. Пришлось эвакуироваться и шляться по улицам до позднего вечера. Ну, вроде теперь все позади.

Сказал:

— Да, август будет довольно прохладный. — И поспешно добавил: — По прогнозам.

Сказал:

— Я, на самом деле, так рад, что заговорил с вами.

Сказал: