Конан Дойл - Максим Чертанов

Долго оставаться последовательным агностиком Артур не смог – по своему характеру он всегда тяготел к определенности и ясности и в конце концов причислил себя к унитариям: это были протестанты самого либерального толка, утверждавшие значимость свободы индивида в поиске религиозной истины с использованием доводов разума. (Название «унитарии» указывает на их противоположность «тринитариям», признающим троичность Бога.) Унитарии верили в единого Бога, а Христа воспринимали лишь как великого человека; они отвергали ряд таинств и догматов, в частности учение о грехопадении, еще со школьных лет представлявшееся Артуру наиболее бессмысленной частью официальной религии, за что были ненавидимы и католиками, и протестантами.

Итак, он был унитарием (мы говорим сейчас именно о восемнадцатилетнем студенте второго курса, а не о том Артуре Дойле возраста двадцати двух лет, чьи куда более сложные религиозные взгляды будут изложены в «Письмах Старка Монро»), а родственники прозрачно намекали ему, что по окончании учебы с удовольствием окажут ему протекцию, только если он захочет стать «католическим врачом», то есть будет обслуживать католические семейства. Его бесило, что ему ставят условия – отсюда конфликт. Однако были тут, конечно, и другие разногласия, более приземленные: пожилых Дойлов пугали соблазны, которыми Лондон кишмя кишел, и они предпочли бы видеть юного племянника чинно сидящим с ними у камина, а не шляющимся в одиночку по «каменным джунглям», а у него, естественно, было на этот счет другое мнение. «Боюсь, что оказался для них слишком богемным, а они для меня – слишком традиционными». Реализовать как следует свои богемные наклонности, впрочем, ему не удалось: денег было очень мало, и в основном он просто шатался по городу, исходив его вдоль и поперек – по маршрутам этих одиноких пеших прогулок будут колесить в кебах Уотсон с Холмсом.

На газетные объявления несколько недель никто не откликался; с отчаяния юный Дойл даже записывался в солдаты, чтобы ехать в Афганистан, где было в тот год очень неспокойно, а также просился на работу в полевой госпиталь, желая отправиться на Русско-турецкую войну (в которой Англия была на стороне Турции, в благодарность за что потом получила Кипр), но, к счастью, до военных действий так и не дошло: Берлинский конгресс в июне 1878-го положил войне конец. И в июне же Артур наконец-то получил ответ от доктора Эллиота из местечка со странным названием «Райтон-Одиннад-цать-Городов» в Шропшире. Он тотчас помчался туда.

В этом самом Райтоне, который «и для одного-то города был слишком мал, куда уж там до одиннадцати», он проработал четыре месяца – до октября 1878 года. Основным его занятием опять было приготовление лекарств. Вообще сложно сказать, зачем доктору Эллиоту понадобился помощник – практика была мала, и у юного доктора Дойла оказалось очень много свободного времени. Кое-какой врачебной деятельностью доктор Дойл, конечно, занимался: в частности, однажды, когда доктора Эллиота не было дома, ему пришлось – за неимением другого врача – делать операцию человеку, который был на городском празднике ранен в голову осколком от пушечного выстрела; извлечение осколка прошло успешно, и доктор Эллиот остался доволен помощником, чего нельзя сказать о пациенте, который, вместо того чтобы заплатить, потребовал компенсации за причиненный ущерб – так, во всяком случае, сообщают некоторые биографы.

Но большую часть времени доктор Дойл оказался предоставлен сам себе и очень много читал, в результате чего отметил у себя «некоторый умственный прогресс». (Надо полагать, в Райтоне была библиотека, хотя какое-то чтение Артур, по-видимому, привез с собой: двухметровому и стокилограммовому верзиле нетрудно было всюду таскать набитый книгами сундучок.) Что он читал? Возраст, как мы уж говорили, взял свое, и теперь Артура больше привлекали книги о «жизни и любви», чем о погонях и перестрелках, однако в его литературных предпочтениях по-прежнему оставалось – и останется навсегда – что-то до бесконечности простодушное. В 1900-м, когда в свет уже давным-давно выйдут «Братья Карамазовы», «Госпожа Бовари» и «Приключения Гекльберри Финна», он так и будет считать образцами идеального романа нестерпимо слащавую «Памелу» Ричардсона (да-да, того самого Ричардсона, чью «Клариссу» еще Татьяна Ларина, жившая на свете задолго до Конан Дойла, любила «не потому, чтобы прочла») и «Монастырь и очаг» Чарлза Рида, о котором наш читатель вряд ли слыхал вообще и, возможно, решит, что потерял немного, прочтя пару строк из упомянутого романа – о том, как девушка завязывает ленты шляпки: «Затем небесный трепет коснулся невинного молодого человека, и перед ним смутно промелькнул новый мир чувств и ощущений. Маргарет невольно продлила эти новые, тонкие эмоции, ибо для ее пола было бы неестественно торопиться со священным туалетом».

Мы вовсе не хотим сказать, что Рид и Ричардсон плохие писатели или что у Конан Дойла был дурной вкус – он оценил по достоинству Киплинга и Амброза Бирса, когда большинство литературных критиков не понимали их, и яростно защищал от нападок «Портрет Дориана Грея», – нас просто не может не умилить человек, предпочитающий Смоллетта и Бульвер-Литтона (которые сами по себе очаровательны, спору нет) – Готорну, а Оливера Уэнделла Холмса – Свифту. Однако мы сильно убежали вперед. К литературным вкусам доктора Дойла мы еще обратимся не раз; заметим лишь, что в эссе «За волшебной дверью» он называл два романа, по его мнению, весьма похожих друг на друга и одинаково являющихся вершинами мировой литературы: это процитированный выше «Монастырь и очаг» и. «Война и мир».

Осенью 1878-го начинался новый учебный год, и Артуру надо было уезжать из Райтона, но тут его ждал не очень приятный сюрприз. Когда он обратился к доктору Эллиоту за жалованьем, тот отказал, сославшись на текст данного Артуром объявления: «Студент третьего курса, больше интересующийся опытом, чем оплатой, предлагает...» (По совести говоря, он в ту пору лишь перешел на третий курс.) В общем – сам виноват. Даже расходы на дорогу ему не возместили.

В следующем, 1879 году ему наконец повезло: когда, сдав зимнюю сессию, он опять разместил в газетах объявления, то скоро получил приглашение подработать помощником в Астоне – тогда Астон считался городом, теперь это район Бирмингема, – у доктора Хора, «доброго малого», по выражению Дойла. Это был солидный, известный врач с большой практикой, которую он «обслуживал на пяти лошадях, а каждый практикующий врач поймет, что до появления автомобиля это означало вызовы с утра до ночи». Конан Дойл называет сумму, которую зарабатывал доктор Хор: ну-ка, посмотрим, как жили приличные английские доктора. Его годовой заработок был около трех тысяч фунтов стерлингов – при пересчете выглядит весьма внушительно, не правда ли? Здесь же Конан Дойл сообщает и о том, сколько стоил (в среднем) в те годы вызов врача – три шиллинга шесть пенсов за визит. Можно, конечно, самостоятельно сделать расчет исходя из фунта и пенса, но, поскольку в те годы путаники-англичане не использовали в деньгах десятеричную систему (1 фунт – 20 шиллингов, 1 шиллинг – 12 пенсов, а были еще гинеи, фартинги, флорины), проще сразу сообщить, что тогдашний шиллинг примерно соответствует 120 рублям. С бедняков брали обычно один шиллинг, но и это влетало в копеечку. Пузырек с лекарством обходился еще в полтора шиллинга; а ведь пузырьков прописывалось немало, и покупали их больные, как правило, не в аптеке, а непосредственно у доктора. Вот так и набегали три тысячи фунтов годовых. Артур, надо полагать, мечтал, что будет когда-нибудь зарабатывать столько же. Мечта сбудется, да только кормить доктора Дойла станут не пациенты, а совсем другие люди, которых он силой воображения сотворит сам.