Охотники Смерти, или Сказка о настоящей Верности - Джезебел Морган

Я не смогу точно сказать, что значит… значил для меня Среброволосый Милорд. Много значил. Слишком много. Сюзерен погибшей от его руки матери, мой сюзерен… Самый первый наставник, предавший и преданный… Слишком тяжело. Ведь он значил для меня намного больше.

А что я для него? Этого уже узнать никто не сможет. Начинаю жалеть, что не додумалась спросить об этом у него. Я могла значить для него всё — а могла значить настолько мало, что он не считал меня достойной даже презрения. Но ведь не в этом дело?

Некроманту это не нужно знать.

— Я его дочь.

Всё остальное он сможет домыслить сам.

Недоуменно приподнятые брови, расширенные зрачки, в которых даже звёзды замерли в удивлении — такого Кир не ожидал. Со стороны я могла казаться любовницей или сестрой, привязанной к брату крепче, чем это позволяют кровные узы. И, честно говоря, мне наплевать, что там могло казаться со стороны.

Какая разница сейчас?!

За серой пеленой слёз ничего не видно, только размытые очертания предметов. Совсем по-детски, как-то наивно и беспомощно шмыгаю носом, размазываю слёзы рукавом.

И спотыкаюсь о взгляд Кира. Он улыбается, и я боюсь его улыбки, ведь в ней причудливо сплелись не ехидство и цинизм, а сострадание и желание помочь. Он поднимает ладонь, очень медленно подносит к моему лицу, словно хочет вытереть слёзы и прошептать "Не плачьте, Среброволосая Миледи"…

Отшатываюсь в гневе и испуге, взглядом приказываю Сыну Ночи забыть обо всём. Он кивает, но в его глазах всё ещё таится странная жалость.

Ненавижу его за это!

Волевым рывком подтаскиваю к себе обиженную химеру. Драконья голова снова пытается цапнуть меня за ногу, за что и получает. Взлетаю. За спиной слышу тяжёлые хлопки крыльев грифона. Холодный ветер высушивает остатки слёз.

"Прощайте, Мой Лорд. И… простите"…

Кир недовольно роняет на землю охапку хвороста, за которым я его посылала. Я не обращаю на него внимания — мне нельзя сейчас отвлекаться. На периферии взгляда улавливаю смутное движение, но не отвлекаюсь от своего рисунка. Кончик кинжала выводит на раскрытой ладони геометрически совершенный рисунок. Задача довольно простая, учитывая, что за круги наших странствий рисунок защитной звезды на ладони остался тонким белесым шрамом. Зачарованная сталь легко скользит по стянутой коже, оставляя за собой кровавый след. Круг, вписанная в него сложная многолучевая звезда, наложенная сама на себя несколько раз. И в центральный многоугольник вписан ещё один круг — самая надёжная из известных мне защит, магически незаметная и почти не затрагивающая ауру.

Главное — не сбиться, постоянно молить свою кровь и спасении, твердить об опасности, сохраняя безбрежное спокойствие.

Завершаю рисунок, выступившая кровь слабо фосфоресцирует в надвигающихся сумерках. Пара слов: и мольба, и приказ, — и вокруг нас вспыхивает увеличенный в несколько десятков раз рисунок. По земле тянутся и переплетаются выжжено-чёрные линии. Облегчённо вздыхаю. Меня уже несколько дней терзает страх, что я не смогу воззвать к своей крови.

Кир в глубокой задумчивости, граничащей с трансом, складывает хворост шалашиком. Я меланхолично смотрю на него, размышляя о том, что шевелить исчерченной ладонью мне нельзя — если нарушится кровавый рисунок, нарушится и защитная звезда, надёжно нас охраняющая.

Недовольно пинаю некроманта, заметив, что он уже сложил весь хворост в замысловатую шатающуюся конструкцию. Он вздрагивает и задевает рукой эдакий "шалашик", едва сохраняющий неустойчивое равновесие. Равнодушно наблюдаю за красивым падением этой "Лейкерской твердыни", улыбаюсь кончиками губ. Кир раздражённо ворчит, быстро и сноровисто разводя огонь. Ему предстоит поддерживать его всю ночь.

Я стараюсь устроиться поудобнее на твёрдой и холодной земле. Правая ладонь словно скована льдом, спина затекла, после беспрерывного дневного перелёта. За эти три дня мы успели улететь довольно далеко от Цитадели Солнца, и я пытаюсь убедить себя, что оставила также далеко боль, горечь и обиду. Только вот Кир постоянно на меня как-то странно косится, словно ожидая… чего-то… Срыва? Истерики?

Я равнодушно смотрю в небо. Матово-серая хмарь теперь кажется жемчужной полупрозрачной тканью, наброшенной на истинное лицо Госпожи моего спутника. Сквозь серую завесу просвечивает дикая, абсолютная тьма, в которой так легко потерять себя. Она завораживает, даже полускрытая, даже беззвёздно-спокойная… Я с усилием заставляю себя закрыть глаза. В ночное небо нельзя смотреть, если ты не принадлежишь к Детям Ночи. Летом, когда хмарь рассеивается на двадцать десятидневий, в ночном небе кружатся в бесконечно-бессмысленном, смертоносно-прекрасном танце яркие серебряные звёзды. Хрусталь их света и хрупкая тень луны, матового шара тёмной золотисто-ржавой стали, падающие на высеребренную инеем траву, создают нереально объёмное видение мира… Это время только для Сынов Ночи. Остальным так просто потерять себя среди этого сказочно прекрасного, на грани боли, миража… впустить в душу тьму ночи и свет звёзд, поймать острое чувство единства с ночью… и рассеяться в её пространстве, подарив себя равнодушной Госпоже.

Горький самообман, тонкая грань безумия и пустота в душе…

Я уже никогда не забуду эту ночную сказку.

Ловлю себя на том, что мягко скольжу между реальностью, сном и глубоким забытьем, которое принято называть трансом. Вяло размышляю, чего мне хотелось бы больше. Спать. Но я боюсь заснуть, боюсь снова увидеть во сне призрачно-хрупкие стены, отсвечивающие серебряной сталью его глаз. О-ох, неужели я не смогу отпустить это воспоминание? Надо бы, если я хочу жить нормально…

Если мне дадут жить нормально. Маленькое такое уточнение.

Резко открываю глаза, краем взгляда цепляюсь за золотистый отсвет костра. Тоска по несбыточно-прекрасной мечте отступает, освобождая место такой привычной тревоге. Слегка поворачиваю голову, чтобы увидеть застывшую тень, кажущуюся мокрым клоком ваты на фоне глухого сумрака полуночи. Мягкое свечение хмари, хранившей крохи дневного света, уже давно угасло. Пламя яркими бликами расцвечивает тьму.

— Что случилось? — Голос спросонья хрипловат, замёрзшие губы плохо слушаются, да и говорить мне откровенно лень.

— К нам кто-то приближается, — Кир странно напряжён, словно не может определить, представляет ли для нас опасность ночной визитёр или нет. Понимаю, что хочется — не хочется, а вставать придётся. Слегка повожу пальцами правой руки, ладонь отвечает мягким ноющим зудом. Кровь, образующая рисунок, спеклась, и можно шевелить рукой чуть свободнее.