Неизвестный Берия. За что его оклеветали? - Юрий Мухин

Сын

В беседку быстрым и легким шагом зашел Василий, одетый в повседневную форму генерал-майора авиации.

– Здравствуй, папа! – поприветствовал он отца, после чего помахал рукой игрокам. – Здравия желаю, Никита Сергеевич и Лаврентий Павлович!

Хрущев и Берия в ответ отсалютовали Василию битами.

– Привет, Василий! Иди к нам, поможешь прокурору, – весело прокричал Хрущев.

– Не слушай Мартина Борулю, ему сейчас самому помощь нужна будет, – не сдавался Берия.

Василий сел на скамейку напротив отца и закурил.

– Что это с ними?

Сталин усмехнулся.

– Пенсне у Берии, как, вроде, у какого-то районного прокурора, знакомого Хрущеву, вот Микита с утра и обзывает Берию прокурором. А сам привез в Москву из Киева пьесу, называется «Мартин Боруля», и пьеса такая идеологически правильная, и такая примитивная, что аж тошнит. Видимо, за эту идеологическую ясность она Хрущеву и понравилась, и он решил поразить Москву достижениями киевской драматургии. Ну, а в Москве эту пьесу освистали, и вполне заслуженно. Вот Берия в ответ и называет его Мартином Борулей. С одной стоны, они, конечно, приятели, но, с другой стороны, все же государственные деятели и могли бы держаться посолиднее.

Сталин слегка задумался и стал серьезным.

– Послушай, Вася, ты бы не мог вести себя так, чтобы мне не намекали на твое пьянство? Или хотя бы поменьше намекали на это?

Василий вскочил, отбросил папиросу и с обидой ответил вопросом на вопрос.

– Как, папа, я могу прекратить эти сплетни, если я – Сталин? – с минуту нервно прохаживался по беседке. – И сплетни наверняка идут с кругов так называемой творческой интеллигенции?

– Сложно сказать, – ответил отец, задумавшись, – я с кругом этих людей не часто имею дело, да и не откровенничаю, но вполне возможно, что и оттуда. Но какая разница, ведь речь-то о тебе.

– Есть разница. Я ведь тоже с этим кругом людей, тщеславных, глупых и подлых, общаюсь крайне редко. Вот они и не могут простить ни мне, ни тебе того, что мы ими пренебрегаем.

– Насчет их тщеславия и подлости, положим, ты прав, но ведь не бывает дыма без огня.

– Папа, я – летчик. На этой службе, даже в мирное время, совсем не пить нельзя, а уж во время войны не давать летчику выпить – преступно.

Пойми, в бою летчику нужно собрать все силы, чтобы самому совершить действие, которое грозит ему смертью, самому направить свой самолет на врага. Это же требует огромного нервного напряжения. Возьми Покрышкина – летчик от бога и, казалось бы, страха никогда не знал. А я с его механиком разговаривал – даже Покрышкин после каждого боя гимнастерку с нательной рубахой менял – мокрые были от пота. И вот эти нервные напряжения в бою не дают летчику заснуть ночью. Ложишься, глаза закроешь, а перед глазами трассы, разрывы, эти желтые кресты, крылья. И летчик после боя может заснуть, если его на ночь девушка облагодетельствует, или если вечером хоть 100 грамм, а примет. А не выспится, как ему с утра снова в бой лететь? Правда, скажу – пьют не все, есть которые и обходятся, процентов 50. Но остальным-то надо!

Василий не кривил душой перед отцом, которого уважал безмерно, и не хотел, чтобы отец считал его оправдывающимся.

– Девушек я своим летчикам предоставить не мог, а 100 граммов обязан предоставить.

– И сам? – внимательно глядя на сына, спросил Сталин.

– Когда летал, то и сам. Я ведь, папа, в плен попадать не мог, я ведь на боевые вылеты без парашюта летал.

Сталин вздохнул.

У него было трое детей. Младшая и любимая дочь Светлана выросла какой-то сильно любящей себя и равнодушной к делу отца.

Старший сын Яков погиб в бою в Белоруссии 16 июля 1941 года, предопределив своей гибелью трагическую историю, поскольку немцы, подобрав его тело, в пропагандистских целях объявили, что он сдался им в плен. Проверить действительность этой провокации в то время было невозможно, и Сталин санкционировал арест и содержание в лагере жены Якова, своей невестки Юлии Исааковны Мельцер – матери двоих своих внуков. По положению военного времени так полагалось поступать с женами всех кадровых офицеров, сдавшихся немцам в плен, и жена Якова сидела в лагере до 1943 года, когда стало понятно, что Якова немцы в плен не взяли и он, скорее всего, погиб в бою. Это положение о женах сдавшихся в плен офицеров на практике не работало, поскольку связей с немцами даже через Красный Крест СССР не имел, и все сдавшиеся в плен советские офицеры числились пропавшими без вести, а их семьям оказывались внимание, помощь и выплачивалась пенсия. Исключение составляли только вот такие случаи, когда немцы сами объявляли, что данный офицер сдался им в плен добровольно, как это было с предателем генералом Власовым, и вот – с Яковом.

А Василий рвался в бой, и задержать его в тыловых войсках противовоздушной обороны было невозможно – Василий требовал отпустить его на фронт. Он – Сталин, он обязан был воевать за СССР! Но он понимал, что сделают немцы, если он попадет к ним в плен, поэтому и летал в бой без парашюта, чтобы сгореть вместе с самолетом, если немцы его подобьют.

– Но дело даже не в этом. Если бы дело было только в этом, то и сплетен бы не было, – немного помолчав, с горечью продолжил Василий. – Я – Сталин. Поверь, очень многим лестно встретиться со мною, невзирая на то, нужна ли эта встреча мне, приятно ли мне это. И приходится быть радушным, чтобы никто не сказал, что Сталин заносчив, что он пренебрегает людьми. И в результате многие хвастаются встречами со мною, хвастаются якобы дружбой со мною, а как им эту дружбу подтвердить? Только тем, что они со мною якобы напивались. И фантазию в этих баснях проявляют самую дикую.

Один футбольный тренер, с которым я несколько раз встретился сугубо в служебной обстановке, теперь всем рассказывает, что он две недели жил у меня в доме, мы все эти две недели беспробудно пьянствовали, закусывали арбузами и спали на полу. И такое придумал всего лишь футболист! А представь, что придумывают все эти поэты, журналисты и прочие артисты, которые зачисляют меня в свои друзья и которым в своей жажде славы хочется казаться выше меня – выше пусть не Сталина, но хотя бы его сына? Ведь вся эта интеллигенция – мелкие людишки, у которых нет иного способа возвыситься, кроме унижения других.

Да и не это особенно обидно. Ты знаешь, сколько командиров авиационных истребительных полков во время войны, особенно в начале ее, командовали воздушными боями с земли, с аэродромов? – И, поняв, что отец знает чуть ли не о массовой трусости советского кадрового офицерства в начале войны, не стал развивать эту тему. – Сколько их было снято за эту трусость, поскольку командовать воздушным боем можно только в воздухе! А я водил свой полк, а потом и дивизию в бой лично во всех операциях, когда мы задействовали все силы. Я командовал вверенными мне летчиками в воздухе. А что в результате?

Сообщают, что один сухопутный маршал всем до сих пор рассказывает, что «когда Васька летал на задание, его охранял весь полк». Какая сволочь! Он же военный, как же можно так извратить смысл боя!

– И кто этот маршал? – прищурившись спросил Сталин.

– Не хочу говорить, маршал он, наверное, хороший, орденами весь увешан, – ответил Василий, больше всего боявшийся, что его сочтут доносчиком при своем отце.

– На самом деле у нашей армии хороших маршалов до слез мало, – с горечью констатировал Сталин. – Вот и приходится прославлять всех, и ордена вешать на всех, чтобы враги их боялись. Скажи о них народу и миру правду, скажи о том, как они трусили, как бежали от немцев, Советская Армия у врагов всякое уважение потеряет.

Так кто это?

– Не скажу, папа, получится, что я доносчик, нехорошо это.

Так что, папа, я пью, это да, но, как написал Есенин своей маме, не такой уж горький я пропойца, чтобы не исполнять добросовестно те задания, которые мне доверяет Родина.

– Не хотелось бы, чтобы ты кончил, как Есенин… – Сам поэт, прекрасно знавший отечественную и мировую литературу, Сталин тут же вспомнил трагическую судьбу Есенина, смерть которого списывали именно на пьянство. – Ну ладно, закончим этот разговор, и давай-ка передислоцируемся в столовую.

– Подожди, папа, у меня есть просьба, – остановил отца Василий. – Видишь ли, я – летчик, и, без хвастовства, я очень хороший летчик – я летаю на всем, что летает, и налет у меня такой, что мало кто в ВВС СССР столько налетал даже к пенсии. Причем, даже не в боях у меня всякое было: и молния в мой самолет била, и вслепую транспортник, полный летчиков моего же полка, сумел как-то в Ростове посадить. Я действительно хороший летчик.

Поэтому я своих летчиков и знаю чему надо учить, и знаю, как эту учебу организовать, и сам научить могу. В этом деле меня не обманешь и пыль в глаза бумажками и рапортами не пустишь. Папа, я в Германии службу своего 1-го гвардейского воздушного истребительного авиакорпуса уже настроил – у меня прекрасные командиры дивизий и полков, прекрасные инструкторы, молодые летчики быстро обучаются и становятся в строй. У меня сейчас в день работы на 3–4 часа, а дальше я уже начинаю своим присутствием своим подчиненным мешать. Если начнется война, любой противник сразу же заметит, что тут воюет корпус Сталина, но война, скорее всего, в ближайшие годы не начнется.