Сверхновая американская фантастика, 1994 № 02 - Лариса Михайлова

Алисия ни в коей мере не асимметрична. Я сделала ее похожей на танцовщицу. А теперь он заставил меня подумать об Алисии как о чем-то отдельном от меня.

— Не уверена, что правильно поняла тебя, — говорю я легко.

Он качает головой:

— Я не очень-то хорошо умею вести разговоры.

— Может быть, ты поэт. — Я все еще пытаюсь улыбаться, издавать соответствующие звуки. Пытаюсь помешать разговору стать серьезным.

— Нет, — говорит он резко, решительно. — Я не поэт.

Иногда в Салоне происходят очень странные, неожиданно интимные разговоры, потому что говоришь как бы не от своего лица, или, вернее, говоришь от своего лица, спрятанного в безопасности за маской.

— Я тебя раньше в Салоне не видела, — говорю я.

— Я таился, — отвечает он. — Бродил, как призрак. Можно тебя спросить?

Я пожимаю плечами.

— У тебя есть еще другие личности? Если не хочешь, не говори. Но сюда приходит одна женщина, что-то в ней напоминает мне тебя. Женщина постарше, в узорчатом льняном платье, волосы стянуты назад.

Кристиана. Да, это моя личность, но никак не связанная с Алисией. Они совсем не похожи; Кристиана старая мудрая женщина, высокая и сильная, ее седеющие волосы собраны сзади узлом и закреплены шнуром.

— Нет, — вру я. — Нет, я это просто я.

Он улыбается, но вид у него озадаченный. Я думаю, когда же я в последний раз использовала Кристиану? Я это делаю нечасто, а в Салон — почти никогда. Ужасно хочется спросить, видел ли он ее именно в Салоне. Потом можно было бы соврать, что я здесь никогда никого похожего не видела.

Он кусает губы:

— В ней есть что-то похожее на тебя…

Я замираю, как кролик на шоссе, попавший в полосу света фар, и напряженно вслушиваюсь.

— Эти люди, они все одинаковые, а в ней что-то есть. Она… она прекрасна. Как ты.

— Спасибо, — говорю я. Это глупо с моей стороны, хорошо еще, что я не умею краснеть. — Ты здесь кого-нибудь знаешь?

Я начинаю указывать ему на людей, рассказывать ему о них. Желтоглазый и Грег, Лизабет Р. Я просто отвлекаю его. Он кивает и улыбается и издает подходящие восклицания, но, указывая на кого-нибудь, я чувствую на себе его неотступный взгляд.

Через некоторое время я говорю:

— У меня назначена встреча с друзьями в другой программе, было очень приятно поболтать с тобой. Может, еще как-нибудь увидимся.

— Подожди минуту, — говорит он. — Как с тобой связаться?

— Мир тесен, — отвечаю я. — Как-нибудь встретимся.

Алисия неспешно выходит, а я спасаюсь бегством.

В тишине зеленой комнаты я беру в руки шнурок для волос, чтобы стать Кристианой, серьезной, важной Кристианой. Чем она похожа на Алисию? Кристиана редко улыбается, ее движения медлительны — не из-за возраста, а потому, что она серьезная и решительная. Алисия совсем другая.

Может, просто совпадение? Он новичок, он таился. А может, какой-то жест, мимолетный пустяк напоминает Алисию в Кристиане?

Я становлюсь Алисией. Она тоже серьезна. Я всегда думала, что в ней есть свое достоинство, но, может быть, между достоинством Алисии и решительностью Кристианы нет никакой разницы. И Тереза своей неподвижностью тоже похожа на них.

Нет, Сьюлия другая, и роковая Лилит со своим рыжим лисьим хвостом, и Сторк, которая ругается как сапожник, пьет виртуальное виски и играет в покер.

Прекрасны. Он сказал, что обе они прекрасны. Сьюлия прекрасна. Даже ширококостная Сторк с веснушками не просто хорошенькая, а, я думаю, прекрасная. Они все прекрасны для меня.

Я снимаю Алисию и становлюсь невидимой в зеркале. Открыть дверь, призраком проскользнуть через фойе, выбрать «Мадам де Сталь», вверх на лифте и, таясь, прокрасться в кафе. Посмотреть на него, сидящего на свету. Посмотреть, может ли он разгадывать других людей. Посмотреть на него и разгадать его.

Бармен, Поль-Мишель, не замечает, как я проскальзываю через закрытую дверь.

Стул у окна пуст. Он ушел.

И я замечаю, что свет тоже изменился, совсем не такой белый и жаркий, ведь он уже не сидит здесь больше.

Он тоже был прекрасным.

В течение многих дней я таюсь. Я околачиваюсь в Салоне, сижу в «Каире», облаченная в белый лен, под медленными вентиляторами, я проверяю все местные программы, где он может быть. Места, соответствующие его вкусу. Но откуда мне знать его вкус? Никто никогда бы не догадался, что женщина, которая является Алисией, любящей Салон, может также быть Сторк, отдающей предпочтение сальным разговорчикам в Черной Дыре. Или Сьюлией, живущей в огнях Метрополя. Он может быть где угодно. И чем угодно. Может, у него не одна личность.

Конечно, у него не одна личность. Поэтому я беспорядочно ищу его везде. Я нахожу его в Ратскеллере, где говорят о политике. Как только я замечаю его, сразу узнаю, даже несмотря на то, что он длинноволосый студент-радикал, одетый в сюртук по моде времен французской революции. Он оживлен, привлекает внимание. В нем что-то, чего недостает бледным копиям вокруг него. Его стиль неизменен и очевиден. Этот студент так же отличается от Иана, как Кристиана от Алисии, но они оба такие яркие, оригинальные; в них есть стиль. Он художник. С ним я могла бы разговаривать, он понял бы все то, чем я восхищаюсь.

Проскальзываю обратно в фойе, тайком в зеленую комнату — и замираю. Что у меня есть для Ратскеллера? Кто может сидеть на кирпичных ступенях и говорить о политике, перекрывая звуки оркестра?

Я беру мужской браслет. Марти может пойти туда. Марти смотрит на меня из зеркала. Марти небольшого роста, аккуратный, подтянутый.

— Система, — произношу я вслух и делаю то, на что я почти никогда не отваживаюсь после того, как личность завершена и ей дано имя: я изменяю Марти. Вместо аккуратного костюма он получает слегка потертое пальто из акульей кожи. Еще я даю ему очки, такие, поверх которых удобно смотреть. Я укорачиваю его волосы на висках, немного прореживаю их. Я тороплюсь, сознавая, что если я ошибусь, то устранение ошибки займет слишком много времени и я могу упустить его. Наделяю Марти тоненькой косичкой сзади и парой сапог до колен. Он — просто смешение стилей и эпох, неопрятный и как раз подходит для Ратскеллера. Я назову его Мик, и его символом будут очки.

Пересекаю вестибюль и кажется, что спуск в лифте никогда не кончится. Он уйдет, я знаю. Топаю по Берлинской улице, видя свое отражение в оконных стеклах. Двигаюсь неверно, двигаюсь в мягкой, скользящей манере Марти, несмотря на тяжелые сапоги Мика, но исправлять эту ошибку уже поздно. Мимо замерзших проституток с зелеными волосами, кричащих: «Привет, Джон Буль!», потому, что Мик похож на британца. Я даже думаю, что во мне есть что-то ирландское, и бегу, почти лечу, возбужденная и испуганная.

Он еще здесь. Он даже не замечает, как я вхожу. Беловолосая девушка, тонкую руку которой обвивает вытатуированная змея, протягивает мне высокую кружку пива, виртуального пива. Облокотившись на стойку, я смотрю на людей и жду, когда он заметит меня, если вообще заметит.

Его глаза скользят по мне, не узнавая. Что ж, я терпеливо жду. Рассматриваю плакаты на стене, Марлен в роли Голубого Ангела. Отвожу взгляд от плаката рабочего движения и вижу, что он смотрит на меня — но не прямо на меня; он кого-то слушает. Он отводит взгляд. Его глаза ярко-голубого цвета.

Потом они вновь обращаются ко мне. Это была ошибка. Не надо было с ним встречаться. Его волосы черно-серым грозовым облаком клубятся вокруг лица. Он мастер. И он может заглянуть под маску, внутрь меня и увидеть все тревоги, желания и недостатки, из которых я строю свои личности.

Когда он смотрит на меня, я забываю про Мика, как забыла про Алисию. Я опять становлюсь собой, крошечной женщиной в инвалидном кресле, на сиденье меня удерживают ремни, на мне виртуальный визор и перчатки. Младенцы-русалки, тюленята — так они зовут нас, пока мы маленькие. Я знаю, что я должна быть благодарной за то, что хотя бы руки у меня нормальные и радоваться этому, но я не радуюсь, нет. Я хочу быть нормальной. Он прекрасен и ужасен, как ангел, один из тех многоглазых серафимов, что окружают Бога, и я чувствую, как моя маска тает в пламени его взгляда и обнажает настоящую меня.

Я тянусь к визору, потому что это кратчайший способ уйти, а я чувствую, что уже сейчас расплачусь.

— Подожди, — говорит он, прерывая разговор. — Подожди, я тебя знаю!

В том-то и дело, думаю я, но останавливаюсь. Стул скрипит, когда он встает — хороший сисоп в Ратскеллере — и подходит ко мне.

— Как тебя зовут? — спрашивает он.

— Мик, — отвечаю я.

В этот раз он высокий, я думаю, выше шести футов ростом. Он высокий даже для Сьюлии, самой высокой из всех моих личностей.

— Я искал тебя, — говорит он. — С тех самых пор, после твоего ухода из того французского местечка. Я искал на улице Ту До, просматривая ее с веранды «Континенталя», и оставил тебе записку на Луне.