Журнал «Вокруг Света» №09 за 1979 год - Вокруг Света

— Какое печальное существо, — произнес Борис, и странно было слышать его голос. — Это, конечно, все от воображения. Амфибия слишком примитивна, чтобы быть печальной. Она плещется в воде, добывает свой корм, жует и... хлопает глазами...

Лягушкозуб, возникший в кромешной тьме из плеска волн, лежал на плоском камне и сверкал крошечными искорками глаз.

Дотом он ушел в воду. И наши руки потянулись за ним, шарили по дну, по песку и гальке. Что-то скользкое коснулось руки и ушло в трещину.

— А вдруг змею схватишь? Какого-нибудь щитомордника?

Предположение было в общем-то нелепое — что делать змее в ледяной воде? Но желание искать пропало.

Утром мы вспомнили о лягушкозубе. Подняли несколько камней, и увидели его. Теперь он казался обычней, проще, был не очень проворен, скорее медлителен. Не мог выносить солнечного света и все время сползал с камня в воду. Он уходил от наших рук, от нашего любопытства, от дневного блеска в свой темный холодный мир.

Лягушкозуб был сфотографирован и, казалось, перестал быть для нас загадкой. Но все же осталось такое чувство, будто в ту ночь мы соприкоснулись со сказкой: было маленькое блестящее чудо с крошечными искорками глаз.

В. Мосолов

Псковский норов

У псковской земли особая судьба в истории страны. По-своему завидная, яркая, дающая основание ее обитателям, псковичам, для вполне законной гордости. И в то же время судьба суровая, многотрудная, какую, наверное, не всякая иная земля захотела бы к себе примерить. Вековая историческая страда определила в резких очертаниях псковский характер — открытый, подвижный, склонный к крайностям, легкопламенный, скорый на радость и печаль: в глазах еще слезы видишь, но уже улыбаются глаза... В Псковском краеведческом музее посетитель может прочитать текст телеграммы за подписью Верховного Главнокомандующего: телеграмма прислана жителям области в год ее освобождения от фашистских захватчиков. В телеграмме выражается благодарность псковичам за то, что они собрали на строительство эскадрильи боевых самолетов пять миллионов двести семьдесят одну тысячу рублей и триста пятьдесят девять тысяч восемьсот десять рублей облигациями... Свидетели тех дней помнят, что стояло за этими цифрами. Полностью или почти полностью разрушенные города, сожженные деревни, угнанные в рабство, погибшие на фронтах и в партизанских отрядах люди. И те, кто выжил и отдал последнее, как вдовица свою лепту.

Так было здесь принято всегда: держаться до последнего, отдавать последнее, оставаться верными своей натуре до конца, в радости и в беде вычерпывать свою душу до края. Потому что и жили-то всегда на краю. Стояли незыблемо краеугольным камнем Руси, одним из ее краеугольных камней. Камнем-кремнем, укорененным на западной кромке родимой земли. Оттого, должно быть, и кремль во Пскове называется Кром. Потому и краеугольная башня этого кремля, на самом мысу скалы воздвигнутая, зовется Кутекрома, то есть «кут» — угол Крома. Сюда, к полуосыпавшимся в XIX веке башням и стенам, любил приходить Пушкин, смотрел вниз на Великую, на Запсковье и Завеличье, озирался на громаду Троицкого собора, силуэт которого в хорошую погоду он мог видеть за тридцать-сорок километров от города. Вглядывался в дали родной истории...

Псковичи прошлого столетия хорошо помнили местные предания о юродивом Николае Салосе, мог эти предания слышать от них и Пушкин. Говорили, что, когда Иван Грозный появился в городе во главе опричного своего войска, жители в ужасе попрятались, напуганные слухами о кровавых расправах. Только блаженный Николка прискакал встречать гостей верхом... на палке. А еще говорили, что он вышел к царю с куском сырого мяса в руке и предложил Ивану отведать своего угощения, а когда тот отказался от мяса, время, мол, великопостное, Николка вопросил: мясо нельзя тебе, а кровь православную пить можно?.. Смутился царь и спешно покинул Псков со всем войском... Не эти ли предания вспоминались поэту, когда он писал своего знаменитого юродивого в «Борисе Годунове»? Есть ли что среди людей меньше, мельче и невзрачней, чем фигура уличного дурака? Но эта живая малость посрамляет великих, глупое безрассудство побеждает страх, крайность поступка оказывается спасительней благоразумной меры. Такова диалектика народного характера, Пушкин не мог ее не видеть, не воздать ей должного.

I

Псков от первых веков своего существования ходил в малых, в меньших, считался одним из «пригородов», порубежных «оплечий» Великого Новгорода. Но однажды надоело «меньшему брату» выслушивать подсказки и терпеть обидные понукания.

С 1348 года начала отсчет своему самостоятельному существованию вечевая псковская республика. Самостоятельность, конечно, была относительной, как не был вполне независим от Пскова — ни до, ни после — и Новгород. Как не были вполне независимы оба города от целой Руси. Не умели подолгу обходиться без великокняжеской власти, не могли прожить без привозного хлеба с русского Низа (хлебца-то своего новгородцам и псковичам никогда от лета до лета не хватало).

Но в этих примерно равных условиях как по-разному проявляли себя старший да младший братья! Новгород, из века в век постоянно призывавший к себе князей на службу, был и капризен с ними постоянно, почти по-женски как-то капризен и переборчив. С кем только из своих князей не ссорились новгородцы! И с самим Александром Ярославичем Невским подолгу не умели в мире жить. На князей смотрели по-купечески, с деловым прищуром, как на военных наемников, не более того.

Всякое сравнение — условность: и в псковской истории найдутся примеры, когда вечевая воля круто обходилась с тем или иным из призванных князей, указывая ему за какую-либо обиду от ворот поворот. Но обычным и образцовым здесь было все-таки совсем иное к ним отношение, чем в Новгороде. Пригревать бездомных, прятать изгнанников, оказывать помощь попавшим в беду — вот на протяжении веков твердое псковское правило. И красноречивее всего свидетельствуют об этом те же летописи. Стоит перелистать хотя бы некоторые страницы.

1137. После того как новгородцы изгоняют от себя князя Всеволода Мстиславича, тот получает приглашение от псковичей, которые с великой честью сажают его у себя на столе. Прижизненная приязнь к Всеволоду перешла в посмертное его почитание, и оно сохраняется на протяжении всей последующей псковской истории.

1252. В Пскове находит временное пристанище брат Александра Невского Андрей, которому грозит от Орды кара за подстрекательство к восстанию.

1258. Теперь псковичи предоставляют укрытие сыну Александра Невского, Василию. Накануне он возмутил новгородцев против татарских «численников», которые пытались провести в городе перепись населения. Василий прячется в первую очередь от гнева отца, считающего, что всякое неповиновение Орде ныне губительно для Руси. Но кто-то же должен гонимого приютить и неправого понять?

В 1266 году, изгнанный из Полоцка, пришел во Псков и был радушно принят его обитателями литовский князь Довмонт, «и крестися и наречено бысть имя его Тимофей. И посадиша его плесковичи у себя на княжении». Целых тридцать три года прокняжил Тимофей-Довмонт на берегу Великой, верой и правдой служил принявшему его городу, много раз ходил защищать псковские рубежи, украсил город новыми стенами — они получили имя «Довмонтова города» — и храмами.

1292. Снова псковичи укрывают у себя именитого беглеца. На сей раз великого князя владимирского Дмитрия Александровича: он прячется от татар, накликанных на Русь его младшим братом Андреем. Целых два года отсиживается Дмитрий за стенами Крома, зная, что псковичи не выдадут, не убоятся гнева Орды.

1322. Во Пскове прячется от тверичей брат Ивана Калиты Юрий.

1327. После знаменитого Тверского восстания во Псков бежит вместе со всей семьей великий князь тверской Александр Михайлович. Какая ирония судьбы! Пять лет назад именно он вынудил скрываться здесь Юрия Московского, а теперь и сам оказывается под защитой и покровительством псковичей. Что ж, тут для них есть своя логика: гонитель стал гонимым, и это уже достаточный повод, чтобы, не помня о прошлом, принять его безо всяких рассуждений. И как еще принять! Когда два года спустя сам митрополит Феогност прибыл в Новгород и послал псковичам «запресчение», чтоб выдали опального князя Орде, «за спасение всея земли Русский», те наотрез отказались. Но угроза нового карательного похода на Русь была тогда действительно настолько велика, что в том же году Иван Калита привел к стенам Пскова ополчение с новым решительным требованием выдать Александра, митрополит же пригрозил отлучением и проклятием беглецу-князю и всему городу. Понимая, чем грозит дальнейшее непослушание приютившему его Пскову, Александр добровольно отбывает в Литву, дабы не было на горожан «никое же тяготы от хана».