Крылатые и бескрылые - Борис Беленков

— В облегчении веса деталей при сохранении прочности.

— Именно с этим вопросом я и обратился к главному инженеру. Хотел поделиться с ним, как с опытным человеком. Разговор же получился грустный…

— Почему?

—Я про облегчение материалов, а он: «Что, в тупик зашли? Вас предупреждали…» Оказывается, главный инженер совершенно не понимает основной идеи конструктора…

Веселов нахмурился. Он отлично понимал, что в душе Макарова гораздо больше обиды, чем он сейчас высказал. Вернулся к столу, посмотрел внимательно в глаза.

— Не тяни, Федор Иванович. Выкладывай все начистоту.

…В это время Власов с тревогой подстерегал, когда парторг выйдет из кабинета ведущего конструктора. Хотелось узнать, решило ли что‑нибудь партбюро по его заявлению.Как только дверь распахнулась, он тотчас двинулся навстречу Веселову, поздоровался, пригласил к своему столу.

— У тебя, Василий Васильевич, нет закурить? — неожиданно спросил парторг.

Взяв папиросу, он на мгновение задержал внимательный взгляд на Власове. Конструктор сильно изменился за последнее время, лицо словно обтаяло, осунулось, постарело.

— Значит, сидим и созерцаем? — раскурив папиросу, спросил парторг.

Власов сделал вид, что не донял намека. Впрочем, его и не смутил этот прозрачный вопрос. Его больше интересовал результат разговора, только что состоявшегося в кабинете Макарова, и судьба заявления.

— Что же ты молчишь, Василий Васильевич?

— Я рассчитывал услышать ваш ответ, Григорий Лукич.

— На незаданный вопрос?

— На мое заявление.

— Вот о чем! Оказывается, ты еще не забыл о своей «грамоте», — усмехнулся Веселов и потянулся рукой к нагрудному карману. — На, возьми обратно и подальше спрячь! Василий Васильевич, вранье, что дранье: того и гляди — руки занозишь. Это, брат, русская пословица.

— Что вы этим хотите сказать, Григорий Лукич?

— Хочу попросить: никогда никому не говори, что такое заявление когда‑то было тобой написано. По дружески советую. А то люди узнают, подумают, как мог такой почтенный, убеленный сединой человек заниматься, мягко говоря, сочинительством? Я довольно внимательно и не один раз прочитал твою писульку. Она, брат, того — плохо написана, сказать по правде!

Власов словно онемел, как будто рот ему сковало холодом. Все мысли сразу выскочили из головы. Некоторое время он не знал, с чего возобновить разговор. Но и молчание становилось невыносимым. Наконец собрался с духом.

— Это ответ партбюро или ваш личный?

— Разве ты не согласен?

Но чей это ответ? ― настаивал Власов, обретая уже и дар речи, и нужные интонации, которыми хотел подчеркнуть свое возмущение.

Веселов размял окурок в пепельнице и медленно поднялся.

— Я дал тебе добрый совет, Василий Васильевич, — сказал он укоризненно. — Напрасно ты клевещешь на Макарова. Он делает большое государственное дело. Радуйся же, что он твой ученик, и прекрати становиться в «оппозицию». Знаешь, кое у кого создается мнение, что твоими поступками двигает этакое скверное самолюбие. Ей–богу, не вру, сам слышал.

— Благодарю за наставление, —потупившись обронил конструктор.

А когда приподнял голову, увидел Веселова уже около двери. Стиснул зубы, чтобы не заскрежетать от возмущения.

Перед концом рабочего дня в конструкторскую вошел Петр Бобров. Широко ставя ноги, словно под ним покачивался пол, направился в кабинет Макарова.

— Вот, может быть, окажусь полезным, — сказал он и положил на стол альбом. — Расчленение фигур высшего пилотажа. Уясни ка свойства этих геометрических линий, Федя.

Макаров кивком головы предложил ему сесть и открыл первую страницу альбома. Увидев завитушки, кривые и прямые линии, аккуратно нарисованные простым карандашом на плотной бумаге, усмехнулся.

— Что это?

— Как что? — обиженно переспросил летчик. — Каждая фигура — маневр в воздушном бою. Учет летнего качества истребителя. Ты что, не понимаешь разве? — Он ткнул пальцем в первую фигуру и добавил с гордостью: — Вот эта сделана после первого воздушного боя.Тогда я удачно «пуганул» очередью «мессера». Классически получилось! Тот сразу перешел в штопор и врезался в землю.Листая страницу за страницей, летчик объяснял каждую зарисованную фигуру. Слушая его со вниманием, Макаров кивал головой, а когда тот умолк, вопросительно посмотрел другу в лицо.

— Видишь ли, Петя, полет в звуковой зоне качественно отличается от зафиксированных тобою моментов поведения истребителя, рассчитанного еще по законам старой аэродинамики.

— Мы сегодня спорили с Бунчиковым, — сказал летчик. — Он верит Власову. Говорит, что эту чертову зону звуковой скорости попросту прорвет усовершенствованный, мощный реактивный двигатель.

— Что же ты ему ответил? — с любопытством спросил конструктор. — В словах Бунчикова есть доля правды.

— Да–а… — вздохнул летчик, — есть доля правды, но мне нужна вся правда! Я хочу знать, а как же за этим «звуковым барьером» — сохранится ли устойчивость машины?.. Может получиться — перепрыгнешь «барьерчик» и плюхнешься на землю с высоты километров двенадцать… И черт бы с ней — я готов! Но останутся ли какие‑нибудь следы, которые помогли бы конструкторам разгадать таинственный закон преграды?

Федор нахмурил брови и ничего не сказал в ответ. Поднялся, тихим шагом обошел вокруг стола, медленно повернулся к Боброву. В его лице было что‑то по–детски миловидное, хотя оно и оставалось сердитым.

— Петя, в крайнем случае мы укрепим специальный прибор на пилотской ручке, чтобы он фиксировал твои действия при управлении машиной. Если ты «плюхнешься», я буду знать, что произошло в части вибрации и прочее. Но у меня нет самозаписывающего прибора, который бы мог объяснять глупость. Предупреждаю, если ты еще один раз скажеш: «я готов», то я просто не допущу тебя к машине!

— Да я лишь к слову, чего вдруг пузыришься… С закрытыми глазами не летаю. Шучу, а ты панихиду по мне!..

— Мне сейчас не до шуток, Петр! — серьезно сказал Макаров.

Глава четырнадцатая

По заводскому двору шли директор, главный инженер и парторг. Направляясь в сторону заводоуправления, Соколов и Веселов негромко разговаривали между собой. А Грищук слушал, и усмешка кривила его губы. «Не в том ли состоит его вера в Макарова, что он менее устал, чем я», ― думал он о директоре завода. Ему не хотелось обострять начавшийся еще с утра спор.

— Жалоба Власова это попытка замутить чистую воду, Павел Иванович, — повернув голову к Грищуку, сказал Соколов. — Твердя: «мои ученики», он стремится обеднить индивидуальность каждого из них. И вам давно бы следовало сказать ему: перестаньте пыжиться! И вообще, думается, хватит уже! Высказался он в своем заявлении совершенно исчерпывающим образом. А ваше мнение, Григорий Лукич?

— Мое мнение, Семен Петрович?.. — переспросил парторг. — На ваш вопрос хотелось бы ответить стихами. Можно?

— Любопытно? — усмехнулся Соколов. — Не вы ли их сочиняете?

— Нет. Но послушайте. Стихи очень хорошие!

Средь мира дольного Для сердца вольного

Есть два пути. Взвесь силу гордую, Взвесь волю твердую, ―

Каким идти?

— Вот как! — проговорил Соколов.

Одна просторная Дорога ― торная. Страстей раба…

— А другая? — усмехнулся Соколов и сам уже продолжил:

Другая ― тесная Дорога; честная,

По ней идут Лишь души сильные, Любвеобильные,

На бой, на труд.

— Да, вспомнилось!.. — вздохнул директор. — «На бой, на труд!..» Это и нас касается. Слышите, Павел Иванович?

— Я все слышу, Семен Петрович, — невесело усмехнулся Грищук. — Но вот от Макарова не слышу, какие у него результаты с его новыми экспериментами. А время бы уже поделиться ими. Когда‑то всем нам думалось, что мы на верном пути. Кто из нас не думал, что именно наш завод первым прорвется за «звуковой барьер». А тут вдруг — все не так, не тем, оказывается, путем мы шли!..

— Я лично никогда не думал, что стоит протянуть руку— и желаемое в нашем распоряжении, — возразил директор. — Славу добывают напряжением ума и нервов, как в битве!

— Зачем же тогда было выходить с поля боя?..

— А затем, чтобы собраться с силами и с другой стороны ринуться на противника. Вы говорите — прорвись мы к «звуковому барьеру» —и слава! Бунчиков однажды почти вплотную подошел к нему, но, перемахнув тысячу километров скорости, перестал чувствовать машину, лишился с ней взаимосвязи, потерял управление. Не обладай он хладнокровием, его не спас бы парашют.

— Но ведь обломки самолета, Семен Петрович, многое нам подсказали. Изучив их, мы скорректировали…

— Да, конечно, —перебивая Грищука, воскликнул Соколов, — изучив их, мы построили два новых пробных истребителя. Один из них выдержал разрушительные испытания в лаборатории прочности. Второй был поднят в воздух. Уже не Бунчиковым, а Бобровым. Этот испытатель менее хладнокровен, но более осторожен и расчетлив. Но и у него неудача!.. Произошло что‑то совсем невероятное: машина стала ломаться на части. Макаров поэтому правильный сделал вывод — нам не следует торопиться поднимать в воздух третью машину, полагаясь только на одну силу тяги двигателя. Надо искать причины вибраций в самом теле фюзеляжа. Вот на какое «счастье» мы должны рассчитывать.