Последний из ушедших - Баграт Шинкуба

Я стоял ошеломленный. Отец говорил со мной так, как будто все уже решено. Неужели правда все уже решено? Я стоял в смятении, прислонившись к окружавшему дом плетню, когда из дома вышли члены совета во главе с Хаджи Керантухом.

Увидев их, толпа придвинулась к дому.

— Выслушайте наше решение, — сказал Хаджи Керантух, и, услышав его знакомый громкий голос, я подумал, что сейчас он поведет нас в бой. Я все еще хотел этого! — Сегодня в полночь мы прекращаем войну с русскими. Они одолели нас и пусть владеют нашей землей, но не нами! Великий султан, узнав о нашей беде, отвел нам самые лучшие земли в Турции и прислал корабли, на которых мы поплывем по морю. Мы поплывем туда, веря, что еще придет время, когда мы вернемся вместе с войсками султана, а сейчас мы должны уйти отсюда, но не как стадо, разогнанное волком, а все вместе — каждая округа во главе со своими предводителями. Завтра в полдень мы соберемся у нашей святыни Бытхи и произнесем перед ней клятву быть вместе, и да проклянет она того, кто изберет другой путь, чем мы! Седлайте коней, отправляйтесь предупредить всех людей во всех селениях, по всей стране убыхов о нашем решении. Мы пошлем гонцов в Ахчипсоу, в Псху, в Дал, в Цебельду. Мы долго сражались бок о бок с ними, пусть они теперь едут вместе с нами. После того как мы завтра принесем клятву, мы спустимся к морю и сядем на корабли.

Сказать тебе по правде, я был готов к смерти, к чему угодно, но только не к этому! Где он, тот Хаджи Керантух, герой из героев, который столько раз вел нас, убыхов, в кровавые битвы, которому мы верили, что он никогда не станет на колени ни перед каким врагом?! Я думал о себе, что я телохранитель великана. Сейчас передо мной стоял и говорил эти слова самый обыкновенный человек, советовавший нам, как лучше убежать от врага.

Вдруг кто-то, проталкиваясь через толпу, отодвинул меня плечом и, выйдя вперед, стал перед Хаджи Керантухом. Это был русский Афанасий — так мы привыкли называть его. Он и правда был когда-то русским солдатом, но еще двадцать лет назад по доброй воле перешел к нам, женился на убышке, принял наш язык и наши обычаи. С трудом продравшись сквозь толпу, он встал перед Хаджи Керантухом, стащил с головы войлочную шапку и низко поклонился:

— Прошу, дай мне сказать только одно слово.

И когда Хаджи Керантух не ответил ни да ни нет, старый солдат повернулся лицом к нам и сказал на чистом убыхском языке:

— По вере и крови я один из тех, кто сейчас воюет с вами, и вы вправе не верить мне! Но когда русский генерал придет сюда, он первым повесит на этом дереве меня, и поэтому вы должны верить мне! Я не хотел в вас стрелять и ушел из армии русского царя, и ваша сестра стала моей женой и родила мне двух сыновей. Ради них, ради неба и земли, ради бога и всех святых не спешите уйти отсюда в Турцию, не оставляйте свою землю сиротой! Вы не знаете, что ждет вас здесь, но ведь вы не знаете и того, что ждет вас там! А здесь все-таки наша земля. Не уходите с нее. Пусть как будет, так и будет!

— Молчи, гяур! — крикнул ему мулла Сахаткери и сжал кулаки так, словно готов был ударить его.

— Он русский. Он хочет, чтобы солдаты пришли и проткнули нас штыками! — крикнул кто-то из толпы.

Стоявший рядом со мной маленький, согбенный в дугу старик, навалившись на посох, который глубоко вошел в мокрую землю, тяжело вздохнул и прошептал:

— Счастливы наши предки — умерли, не увидев этого страшного времени.

— Несите сено, — приказал Хаджи Керантух, и несколько молодых людей бросились к навесу у коновязи, под которым лежало сено для лошадей. Хаджи Керантух торопил их, и они — один за другим — вбегали в дом с охапками сена и выбегали за новыми. Когда они перетащили туда почти все сено, Хаджи Керантух остановил их, поднялся в дом и поджег сено.

Он вернулся, а сзади него почти сразу же из густого дыма показались острые языки пламени.

Оцепеневшая толпа задвигалась и зашумела:

— Чем виноват этот дом?

— А кому ты хотел оставить его?

— О аллах, пощади нас!

— Пусть лучше бы нас убили здесь, чем потонуть с кораблем по дороге!

— Если ты такой храбрый, зачем стоишь здесь? Бери оружие и встречай генерала!

Вдруг среди этих многих голосов раздался один, самый пронзительный и отчаянный:

— А свои дома тоже сжигать?

Пожар разгорался все сильнее, кругом в ближних дворах сначала лаяли, а потом начали выть собаки.

Хаджи Керантух пошел к коновязи, где стоял его конь, и на полдороге остановился, наверное, ждал, что я, как обычно, поспешу подвести к нему коня и подержу ему стремя, когда он будет садиться.

Но я не подошел. Я стоял в толпе и смотрел, как горит каштановый дом. Наверное, кто-то другой помог Хаджи Керантуху сесть на коня. Я видел, как он проскакал мимо, освещенный заревом.

А дом все еще горел. Пламя, пробив крышу, улетало в вечернее небо, разбрасывая искры.

Люди все еще не расходились, словно хотели взять здесь, на этом пожаре, по последней пригоршне тепла перед тем, как плыть на чужбину. А мне казалось, что я лечу куда-то в бездонную пропасть. Где-то по дороге мелькали искаженные страхом и болью лица, блуждающие глаза, шепчущие что-то губы, дрожащие подбородки.

Кто-то тронул мое плечо. Я обернулся и увидел Шардына, сына Алоу, верхом на его низкорослом муле.

— Скорей садись на коня и поезжай вслед за мной! Слава аллаху, теперь ты наконец узнал настоящую цену своему господину Хаджи Керантуху, за которого хотел отдать свою глупую голову. — Он зло рассмеялся и тронул своего мула.

«Да есть ли у тебя сердце, если ты можешь смеяться в такое время?» — подумал я о нем, холодея от отчаяния. Я уже не любил Хаджи Керантуха, но Шардына, сына Алоу, в эту минуту я не любил еще больше.

Горсть земли

Удостоверившись, что убыхи переселяются в Турцию, царские генералы остановили свои войска, а турки обещали прислать еще другие, новые корабли, — и наше переселение растянулось почти на две недели. Не знаю, лучше это было или хуже, но мне казалось, что хуже. Когда знаешь, что все равно умрешь, лучше умирать быстрее, чем медленней.

В тот день, когда мы собрались на поляне у нашей святыни Бытхи, хранитель Бытхи — Соулах, зарезав нескольких белых, приготовленных для жертвы коз, нанизал на остро очинённую ореховую палочку только что сваренные, еще горячие, дымящиеся печень и сердце и начал молиться. Мы опустились вокруг него на поляне и тоже молились. Голос Соулаха прерывался, а по щекам его текли слезы. Он молился нашей святыне, не рассказывая ей о том, что мы покидаем свою землю, но сам, наверное, все время помнил об этом и поэтому плакал.

— Не дай погибнуть нам, о Бытха! — со слезами воскликнул он, заканчивая молитву, и мы хором несколько раз повторили вслед за ним:

— Аминь! Аминь!

После этого мы по очереди, один за другим, стали подходить к святыне, принося клятву, что если кто-нибудь из нас не пойдет вместе со всеми, то пусть наша святыня обречет его на гибель и вечное проклятие, его самого, и всех его детей, и всех его родных!

Когда мы после молитвы съели вареное мясо отданных в жертву коз, Соулах сказал нам:

— Мы уходим всем народом в чужую землю. Кто же будет молиться здесь перед нашей святыней? Как мы можем оставить ее без молитвы, как жернов заброшенной мельницы без воды? Я прошу разрешения у народа прикоснуться к нашей святыне и взять с собой ее частицу, чтобы и вдалеке находиться под ее благословением.

Наши старейшины сначала не соглашались прикоснуться к святыне, считая это грехом, но потом, подумав, послушались Соулаха. Три столетних старика вместе с ним вынули Бытху из ее подземного обиталища, в котором никто никогда к ней не прикасался.

Я тогда в первый и в последний раз увидел ее. Она была вырезана из камня и больше всего была похожа на орла. Глаза у нее были сделаны из золотых пластинок, а клюв, крылья и когти из серебра.

После молитвы мы положили ее обратно, в ее подземное обиталище. Это была большая, или, как называл ее Соулах, старшая Бытха. Но там же, вместе с ней, лежала еще и маленькая, младшая Бытха, тоже каменная, с золотом и серебром, но размером с голубя.

Старики вместе с Соулахом взяли ее, обернули несколько раз в облитый воском холст и положили в крепкую кожаную сумку. В день переселения Соулах привязал эту сумку к своему поясу, и по дороге к берегу, и на корабле, и когда мы высадились в Турции, всюду, где бы мы ни были, какие бы страдания ни терпели, младшая Бытха была с нами. Потом, через много лет, с нею случилась беда, из-за нее погиб человек, на которого мы смотрели как на надежду нашего народа. Но я не хочу забегать вперед и рассказывать тебе об этом сейчас, расскажу потом, когда дойдет до этого…

В тот вечер Зауркан так и остановился на полуслове, не захотел больше ничего говорить, и на следующее утро тоже долго молчал. Сидел на обрубке дерева и молча крошил табак, который ему принес Бирам. Я уже заметил, что он любит возиться с табаком сам: сначала режет его длинными нитями, потом сушит на солнце, потом крошит. Он сидел и крошил табак, а я, вспоминая его вчерашний рассказ о Бытхе, сопоставлял услышанное с тем, что я слышал и читал раньше о других, похожих на нее, святынях горцев. Сопоставлял и записывал приходившие мне в голову мысли.