Блэк. Эрминия. Корсиканские братья - Александр Дюма

Невозможно выразить словами, каким величественным жестом он показал свой крест Святого Людовика Матильде.

Матильда вся сияла.

Дьедонне справился о брате.

Тот, наконец-то, уехал семнадцатого.

Однако он уехал в Бельгию, не желая оставаться в Париже, будучи скомпрометирован своими воинственными настроениями, которые он так неосторожно всем демонстрировал.

Глава VIII,

В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛЯ ГРАВЕРИ ЗАВОДИТ НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА

События, последовавшие за возвращением с острова Эльба, известны.

Дьедонне, вернувшись к себе домой на Университетскую улицу, повесил крест Святого Людовика над изголовьем кровати своей жены в память о том, что этой наградой он обязан ей.

Сто дней не причинили ему ни малейшего волнения.

Дьедонне был самым счастливым человеком из всех живущих на земле.

Он был кавалером ордена Святого Людовика и не был больше мушкетером.

Настала пора второй Реставрации; барон вернулся вслед за Бурбонами и вновь вселился в свой дом на улице Варенн.

Однако он не зашел навестить брата. Он расценивал как огромную несправедливость то, что Дьедонне был награжден, а он нет.

В результате шевалье де ля Гравери, лишившись посредника, обратился со своей просьбой прямо к королю.

Он добился того, что поменял свою шпагу мушкетера на палочку церемониймейстера; обмен, доставивший ему огромную радость, так как эта новая должность, совершенно гражданская и абсолютно мирная, гораздо лучше соответствовала его склонностям, чем прежняя.

Но случилось так, что, раз разделавшись со своей амуницией, шевалье, по какой-то аномалии, довольно часто встречающейся у людей его темперамента, стал жадно искать общества тех, кто носил военную форму.

Он, казалось, поставил себе задачей доказать целому свету, что и его голову некогда украшал этот благословенный плюмаж, доставлявший ему столько неудобств в ту пору, когда он имел право его носить.

Вот почему, когда он по долгу службы присутствовал на обеде в Тюильри, он предпочитал располагаться среди офицеров военной свиты и общался с ними на дружеской ноге.

Однажды он познакомился там с капитаном конных гренадеров, который в силу закона противоположностей понравился ему с первого взгляда.

Этот капитан был намного старше де ля Гравери, которому в эту пору исполнилось двадцать пять или двадцать шесть лет; всего лишь несколько месяцев отделяли этого офицера от того дня, когда приказом министерства он должен быть отправлен на пенсию.

У него были седые волосы, и несколько ранних морщин уже избороздили его лоб. Но по складу ума, по настрою своего сердца и по своему характеру господин Думесниль — так звали капитана — по-прежнему оставался двадцатилетним; и, пожалуй, во всей гвардии не нашлось бы младшего лейтенанта, который мог бы сравниться с ним в веселости, остроумии и беззаботной беспечности.

Во всех физических упражнениях, которыми, впрочем, де ля Гравери, а точнее, старые канониссы, занимавшиеся его воспитанием, безмерно пренебрегали, капитан Думесниль всегда был первым.

О его отваге в армии ходили легенды.

Эти качества произвели на шевалье чрезвычайно глубокое впечатление как раз именно потому, что самой ими ни в коей мере не обладал; он тут же подумал, что подобный друг будет весьма ценным приобретением для такого весьма скучного жилища, каким был его дом; шевалье надеялся, что капитан развлечет Матильду, которая становилась все менее и менее общительной, оставаясь наедине с Дьедонне; он рассудил, что воспользуется хорошим настроением, которое не замедлит вернуться к его супруге, так как оно приходило к нему самому, когда шевалье слушал остроты своего нового знакомого. Вследствие всех этих соображений он немедленно стал ухаживать за капитаном так, как влюбленный ухаживал бы за желанной женщиной.

Спустя несколько часов их знакомство стало таким близким, что Думесниль, особо не заставив себя упрашивать, согласился отобедать на следующий день у шевалье дома.

Впрочем, капитан, заметим это так вскользь, принадлежал к той породе людей, что приняли бы и приглашение дьявола, если бы были твердо уверены, что жаркое там будет не слишком подгоревшим.

Не подозревая о том, де ля Гравери именно в этот момент переживал самый критический период в своих семейных отношениях.

Мадам де ля Гравери уже долгое время скучала. Скука у женщин, обладающих темпераментом Матильды, это легкий озноб, предвещающий лихорадку. Год, последовавший за второй Реставрацией, был насыщен весельем; молодая женщина пресытилась шумом и блеском, устала от танцев, ей наскучило банальное пустое кокетство: она переставала любить эти удовольствия и развлечения только ради их самих; она ощутила пустоту своего сердца, а мадам де ля Гравери в этом отношении напоминала природу: она ужасалась и не терпела пустоты.

Впрочем, по отношению к своему мужу она оставалась прежней или почти что прежней; благодаря привычке и воспитанию роль заботливой и внимательной супруги укоренилась в ее сознании, и какое бы направление ни принимал ход ее мыслей, это ни в коей мере не отражалось на той заботливой предупредительности, с которой она относилась к Дьедонне; но, в сущности, меланхоличная нежность шевалье раздражала тонкую нервную систему его супруги, и взгляды, которые она бросала на него, якобы строя влюбленные глазки, понемногу стали наполняться той едва сдерживаемой ненавистью, которую женщины, подобные ей, всегда потихоньку питают в отношении мужа, упрямо отказывающегося предоставить им хоть малейший повод для жалоб, а следовательно, и малейшую возможность взять реванш.

В тот же день, когда де ля Гравери привел в дом своего друга, с которым познакомился накануне, барон, первый раз после долгого перерыва навестив Дьедонне, представил своей золовке молодого лейтенанта гусарского полка, сопроводив это представление крайне лестными рекомендациями.

Этот молодой гусар на самом деле был одним из самых блестящих офицеров, которых только можно было встретить; у него была топкая и гибкая, как у женщины, талия, изящная осанка, ловко закрученные усы, самодовольный вид; короче, перед вами был готовый манекен, предназначенный для того, чтобы выгодно продемонстрировать в лучах солнца блеск золотых галунов доломана или лихо носить ташку.

Вопрос о том, какое влияние может оказать на самочувствие и настроение очаровательной молодой женщины приятная внешность и веселый, жизнерадостный нрав, пока недостаточно исследован и никогда не будет исследован до конца.

С того благословенного дня, как капитан гренадеров и лейтенант гусаров впервые расположились у домашнего очага шевалье де ля Гравери, состояние хозяйки дома значительно улучшилось: бледность, порой стиравшая все краски на ее лице, исчезла; синеватые круги, затмевавшие блеск глаз, пропали; она вновь преисполнилась веселья и очаровательной улыбкой сопровождала все знаки внимания, оказываемые мужу, которые благодаря этому были ему в два раза милее и дороже.