Один сон на двоих - Татьяна Владимировна Корсакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ничего у него не получилось. Дверь домика Астры была приоткрыта. Точно так же, как дверь флигеля. Еще один дурной знак… Мирон вошел внутрь. Уже переступив порог, он понял, что в домике никого нет, своим ноющим нутром почуял.
Домик состоял из гостиной, спальни и небольшой кухни. Везде царил идеальный порядок: широкая двуспальная постель аккуратно застелена, платяной шкаф пуст. В воздухе тонко пахло духами Астры. Вот и все, что от нее осталось. Астра исчезла так же, как и Лера. Может быть, вместе с Лерой. Может быть, вслед за ней.
Мирон считал себя крепким парнем. Крепким и стрессоустойчивым. В его профессии без этого было никак. Но сейчас он стоял посреди маленькой гостиной и боролся с отчаянием. Пока получалось плохо. Он потерял Леру и потерял ту тонкую ниточку, которая могла к ней привести. Возможно, Лера уже мертва…
От этой мысли сделалось совсем уж тошно. Так тошно, что Мирон едва удержался от острого и совершенно ему несвойственного желания разнести в домике все на куски. Вместо этого он вышел на свежий воздух, уперся ладонями в колени, подышал глубоко и часто, как бегун после длительной пробежки. Оставалось еще одно место, которое он должен проверить, а потом можно звонить Харону, собирать военный совет.
Дверь водонапорной башни была заперта, пришлось воспользоваться отмычкой. Внутри царило уже знакомое запустение и непривычная тишина. Похоже, все летучие мыши полегли смертью храбрых в Лериной палате. Батарейка в его мобильном тоже была на последнем издыхании. Мирону оставалось надеяться, что фонарик не сожрет остатки заряда, и он успеет сделать задуманное.
Люк был закрыт. Мирон не помнил, в каком состоянии оставил его в прошлый раз, но точно помнил, какие чувства испытал, когда его открывал. Дважды открывал… Сейчас он был готов ко всему. Почти ко всему.
Мертвые призрачные девочки. Убитый, скрученный в бараний рог мужик. Что угодно, кто угодно, только не Лера! Но он должен убедиться, должен посмотреть.
Люк Мирон открыл рывком. Дернул на себя, отступил на шаг, направляя луч фонарика в черное жерло котла. Сначала ему показалось, что в котле никого нет, а потом он увидел спину. Узкую, женскую спину, обтянутую белой не то пижамой, не то рубашкой. А может и не белой, но точно светлой. Понять цвет было невозможно из-за бурых потеков крови. Когда-то это были потеки, а теперь кровь запеклась коркой вокруг зияющей раны под левой лопаткой. Мирон глубоко, со свистом вздохнул, борясь с желанием вырваться из башни на свежий воздух и никогда больше сюда не возвращаться, он сделал шаг вперед, присел перед распахнутым люком на корточки. Если это Лера, он должен знать. Пока этого достаточно. Пока ему нужно лишь развернуть тело так, чтобы увидеть лицо. По спине и одежде ведь ничего не понять. Он изо всех сил старался, но не мог вспомнить, в какой пижаме была Лера, когда он видел ее в последний раз. А раз не помнит, нужно увидеть лицо.
Котел был большой, но места для маневров в нем было мало. Мирон положил руку на плечо мертвой женщины, почувствовал под пальцами холод и хрупкость костей, сделал еще один глубокий вдох, развернул тело.
Это была не пижама, это была медицинская роба. В таких робах в Гремучем ручье ходил почти весь медицинский персонал. Это была не Лера, это была незнакомая Мирону женщина. Худощавая, коротко стриженная, с дырой в груди. Ее убили чем-то достаточно острым и достаточно крепким. Мирон посмотрел на свой осиновый кол. Чем-то похожим, но значительно меньшим в диаметре. Чем-то вроде острой спицы. Ударили в сердце с такой силой, что спица пробила и в клочья разорвала фирменный бейдж, прошила тело насквозь, чиркнула по ребру и вышла под левой лопаткой. Когда это случилось, Мирон определить не мог. Однозначно, уже после того, как он нашел в этом чертовом котле скрученного в бараний рог мужика. Мужика из котла тогда убрали, но свято место пусто не бывает. Одно тело заменили другим. И если мужик точно был не из Гремучего ручья, то женщина здесь работала. Фамилии на залитом кровью бейдже не разобрать, но может быть остался пропуск? Мирон пошарил в карманах робы, вытащил белый пластиковый прямоугольник, точно такой же, как выдали ему самому в первый день работы. Сомнений больше не осталось. Астра не сдержалась и перешла на обитателей усадьбы. Пока только на персонал. Кстати, что-то такое он уже слышал по поводу персонала. Что-то, что влетело ему в одно ухо, а вылетело в другое, потому что на том этапе информация показалась Мирону нестоящей. Что это было? И когда?
В памяти всплыло посиневшее от асфиксии лицо косметички Машеньки. После приключившегося с ней отека Квинке Машеньке предлагали отлежаться дома, а она что-то говорила про свою сменщицу… Все верно! Сменщица косметички Машеньки внезапно занемогла и не вышла на работу. А если вышла, но не дошла? Напоролась по пути на вечно голодную тварь Астру?
Мирону не хотелось смотреть в мертвые глаза мертвой женщины. Для этого ему самому нужно было бы едва ли не по пояс просунуться в люк. Да и что он поймет, когда увидит лицо? Он никогда раньше не был знаком с несчастной. Нужно уходить. Личность убитой можно определить и по пропуску, а с него довольно.
Он уже почти решился, когда взгляд и свет фонарика упали на скрюченную руку покойницы. Кисть была широкая, с узловатыми суставами и крепкими пальцами. Такие натруженные, привыкшие к постоянной нагрузке руки могут быть у массажистов и, наверное, у косметичек. Вот только, могут ли у косметичек быть вот такие длинные и черные когти?..
Дышать вдруг стало совсем тяжело, а фонарик в телефоне предупреждающе моргнул, намекая на заканчивающийся заряд. Черные когти, дыра в сердце, а если бы он нашел в себе смелость изучить челюсть…
У Мирона не было ни смелости, ни желания, ни достаточного заряда в телефоне. Даже здравого смысла у него почти не осталось. Здравого смысла хватило лишь на то, чтобы тщательно стереть отпечатки своих пальцев с пластикового пропуска и зашвырнуть его обратно в котел. Что с того, что он узнает, кем была эта женщина? На тот момент, когда в ее груди образовалась дыра, она была уже не человеком…
Глава 11
Лера жила между мирами. Даже не жила, а всего лишь находилась. Нельзя было назвать ее нынешнее существование жизнью. Даже с очень большой натяжкой. Даже при очень большом оптимизме.
Если бы не Цербер и Мирон, она бы, наверное, сошла с ума. Иногда ей казалось, что на самом деле она уже сошла с ума, что вот это ее межмирье – не что иное, как порождение ее больного разума. Здесь, в холодных и гулких стенах каменного замка, который стал ей не домом, а тюрьмой, Лера развлекалась, как могла. А могла она с каждым разом все больше и больше. Здесь ее тело было послушным, а ум пытливым. Здесь у нее была бездна времени. Его можно было потратить на приступы паники и истерику. Лера прошла и через первое, и через второе, но времени все равно оставалось еще очень много, и тогда она начала действовать. В меру своих сил и представлений о своем нынешнем положении.
Мирон сказал, что она ведьма. Ну, не совсем так он сказал, но смысл Лера уловила. По словам Мирона, она принадлежала к какому-то древнему роду. И род этот был не только древний, но еще и уникальный. Настолько уникальный, что каждой девочке полагался в защитники Темный пес о трех головах. У ее Цербера не было трех голов, и выглядел он милой, хоть и очень крупной собакой, но Мирон был уверен, что все это какая-то системная ошибка, и как только он найдется способ ее исправить, все изменится. Еще Мирон рассказывал о вампирах. Из его уст эти рассказы казались страшными сказками на ночь. Наверное, Лера бы их так и воспринимала, если бы не то острое, ранее незнакомое ей чувство грядущей неминуемой опасности. Она почувствовала эту опасность в ту самую секунду, как вылетела из седла своего байка на лесной дороге, а очнулась на стылых плитах заброшенного замка. Она почувствовала эту опасность вымерзшими до хрустального звона костями И только потом почувствовала силу.
Это была какая-то особенная сила.
