Небо земных надежд - Нонна Орешина

– Кому-нибудь сгодиться. Сейчас все хапают, не в дело, так для красоты. Богатенький чувак, может, на яхту себе поставит, иль в кабинете, для понту.

Димка окончательно замерз и Мишка, дав ему запасную отвертку, посоветовал попробовать снять часть панели с правого борта, где тоже размещались лампочки, кнопки и ряды маленьких, похожих на восклицательные знаки, тумблеров. Пришлось стянуть варежки. Руки вскоре окоченели, пальцы перестали гнуться и отвертка, выпав из них, скатилась на пол. Теперь надо было ее искать, шаря ногами под сердитые причитания Мишки.

Между тем солнце сползло за горизонт незаметно и осенние сумерки, подобравшись крадучись, накрыли городок, летное поле, всю степь и кабину самолета серым, еще беззвездным покрывалом.

– Шабаш, – сказал, наконец, Мишка, потягиваясь. Потом достал из-за пазухи большую брезентовую сумку и стал складывать в нее снятые приборы. – Самое время смываться: пересменок сейчас у охраны, в дежурке все. И ближе к ночи бродячие собаки в стаю сбиваются – злющие. Рыщут по степи. А может и волки… – он передернул плечами, и Димке тоже стало не по себе.

Он только сейчас вспомнил, что обещал вернуться домой засветло. И если мама позвонит Мишке, а там выяснится, что они куда-то ушли и до сих пор их нет… Отец в день полетов возвращается позже обычного, но кто знает, как будет на этот раз?

Разоренная кабина, словно череп, зияла пустыми глазницами, и друзья-добытчики поспешили покинуть ее. Это было легче, чем взобраться. Димка просто прыгнул, хотя видел – высоковато, и земля словно обожгла ступни ног. Но унты смягчили удар, длинная куртка надежно защитила спину и копчик.

Мишка, прежде чем покинуть самолет, передал другу брезентовую сумку с приборами. Она была тяжелой, Димка едва не выронил, когда принимал. Невольно подумал, сколько же они заработают, и что достанется ему? Мысль о том, что это воровство, уже не приходила в голову. Все казалось забавным, полезным мероприятием, чем-то схожим с походом по грибы. Те тоже, если вовремя не собрать, зачервивеют, сгниют, но… на пользу будущему урожаю.

Взяв сумку с обеих сторон за ручки, ребята поспешили к городку, уже загоревшемуся вдалеке окнами высоких зданий. Над всеми огнями, как маяки, сияли рубиновые звездочки на трубе котельной и на водонапорной башне. Заблудиться невозможно, и Мишка, срезая путь, пересекал самолетную территорию по диагонали. Но истребители-бомбардировщики стояли местами так плотно, что приходилось петлять, обходить их. За фюзеляжами и высоко расположенными крыльями не то, что огней домов, даже красных сигнальных видно не было. Давно пора бы добраться до недостроенного здания, откуда берет начало траншея, но вокруг были лишь самолеты и разобранные части их.

Небо, становясь темно лиловым, засеивалось звездами. Сначала крупными кое-где, потом щедро, россыпью. И, наконец, туманным шлейфом лег Млечный Путь. Казалось, бесконечность дневного неба укротили звездным потолком. И безмерность голубой высоты превратилась в конкретные километры и парсеки волнующе-черных космических глубин. Осенний вечер плотно лег на землю, лишь на западе, по кромке горизонта, отсветом потухшего заката спокойно розовел краешек степи.

Ничего этого ни Димка, ни Мишка не видели, потому что земля была уже совсем черной и, чтобы не спотыкаться о кочки и обильно разбросанные железяки, смотреть приходилось только себе под ноги.

Вечерним небом любовался заступивший в наряд лейтенант Сергей Бакланов. Теперь, когда солдат срочной службы в гарнизоне было наперечет и нарасхват, а сверхсрочников еще меньше, охрану аэродрома и прилегающей к нему территории приходилось нести самим офицерам – техникам, инженерам и летчикам, в основном тем, кому в ближайшие дни полеты не планировались. А уж трем лейтенантам, год после училища прослужившим в строевой части, но почти не летавшим в здешнем небе, сам Бог велел потрудиться на земле.

В это дежурство Сергею достался самый ненавистный летчикам объект – Зона хранения и утилизации списанных с вооружения истребителей-бомбардировщиков и разведчиков. Они пригонялись из разных мест после расформирования воинских частей, прилетали своим ходом. Парами, звеньями, чаще одиночно, без прощального круга – горючего заправляли строго на перелет, а то, что оставалось, бережно сливали в чистые емкости – бывший воздушный боец покорно заходил на посадку. Как обреченный на заклание конь, который не знает еще своей участи, но чувствует по поведению людей, по каким-то только ему понятным признакам, интуитивно свою судьбу. Но если животное может сопротивляться, упираться, храпеть, по-своему выражая страх и негодование, то что может сделать хотя и талантливое, но искусственное творение человека? И когда, подцепив водило, самолет стаскивали с бетона, в душе Сергея что-то вздрагивало, переворачивалось.

Он спешил отвести взгляд и думал горько, с отчаянием о том, что столько времени они – лейтенанты не могут не то что вылететь самостоятельно на боевом, но даже на спарке их вывозили всего по два раза. Не столько для того, чтобы вновь почувствовали себя в Небе, а для проформы, иначе стаж службы не будет идти как летный. Но молодым не стаж нужен – полеты… А истребители-бомбардировщики – вот же они!..Есть среди них еще не отлетавшие свой ресурс. Но самолеты бросают на разделку, сняв парашют, прицел, в лучшем случае несколько приборов. Да и те исчезают со склада непонятно, куда… И двух лет не пройдет как растащат приезжие и доморощенные мародеры-добытчики богатство, оставленное на произвол судьбы.

Дефицит керосина – не просто головная боль, а муки сердечные… И это нелепое, кощунственное, даже преступное происходит в нефтедобывающей стране!..Стране, где топлива для самолетов было всегда, хоть залейся. Как же надо ненавидеть военную авиацию в своем Отечестве, чтобы посадить ее на голодный паек, чтобы заставить закрыться почти всем военным летным училищам, чтобы приковать к земле боевую крылатую технику. И бесстрастно, а может со скрытым злорадством, следить за тем, как хиреет без полетов, как умирает в людях, преданных Небу и Родине, летный Дух. Как исчезают профессиональные навыки и нравственные летные традиции. Как стирается, уходит из лексикона и памяти многозначное слово-понятие патриотизм.

Патриотизм… Последнее время, особенно после того памятного разговора, вспыхнувшего между летчиками эскадрильи, Сергей все чаще задумывался об этом чувстве, пытался рассматривать само слово-понятие отчужденно, от греческого patris, испокон века пришедшего на Русь и ставшего исконно и священно русским. Родина, Отечество, земляк… С веками приобретая глубинное и чувственное значение, оно срасталось с трепетным понятием – любовь. Любовь к Отечеству, ради него – в бой и на тяжкий труд. Самоотверженность, бескорыстие – все лучшие чувства на благо тебе – Отчизна. И жизнь, если так случится.

“Но вот я – молодой, сильный, чему-то уже обученный, хочу отдать свои руки, голову, сердце тебе – Отечество. Отдать преданность и смелость, то лучшее, что есть во мне. Искренно и бескорыстно. И… не могу. Не потому, что это никому не нужно, но где оно, это Отечество, которому можно верить, любить его и защищать? Часть земли, которая сохранилась после развала Союза?…Бог с ним, с Союзом, он остался там, за подростковой чертой. Сейчас я принимаю Россию такой, какая она есть, в неразберихе действий и хаосе чувств, с обывателями, политиками и учеными, с бомжами и олигархами. Со многим не соглашаясь в душе, страдая и надеясь на лучшее, я готов защищать страну, потому что она моя, со всеми ее трагедиями и победами, слабостями, болезнями. Потому, что я здесь родился. Потому что еще в училище дал Присягу на верность. “… Не щадя живота своего… И если потребуется…”

Я готов, я хочу, я могу… Но я, оказывается, не нужен! В стране, где реками льется нефть, на меня – смешно сказать – нет керосина… Прав был Олег Анин, когда говорил, что нас – военных летчиков предали. Кто конкретно и почему?…На что осталось теперь надеяться?…Командир советует терпеть и уповать на Бога… Но сколько терпеть? Не может, не должно быть все так глупо, так безнадежно плохо долгое время, потому что… Как в опасно затянувшемся пикировании наступит момент, когда уже будет поздно дать рули на вывод…”

Мысли были сумбурными, как будто плыл на утлой лодчонке по взбудораженной переменными ветрами реке и никак не мог пристать ни к одному берегу. А течение-время уносило все дальше от исходного пункта маршрута к конечному, завершающему жизнь.

Тоскливо размышляя, Сергей брел по той стороне заставленной самолетами территории, что граничила с летным полем.

Под ногами, обутыми в осенние ботинки, то шуршали мелкие камушки, то поскрипывал снег. “Слонов” – высоких кожаных ботинок с “унтятами” из овчины, положенных на зиму летчикам, Сергею и другим, вновь прибывшим в часть, не досталось. Не выдали на складе и форменных дубленок. “К тому времени, как начнете летать, может, что и появится, – туманно сказал прапорщик, – а пока в “деэсках” перебьетесь”. И если бы не дежурный тулуп, одетый прямо на демисезонную ватную куртку, пришлось бы два часа бегать трусцой, пока не сменит напарник – лейтенант Шурка Лузгин, что отогревается сейчас в караульном помещении.