Могучая крепость. Новая история германского народа - Стивен Озмент

Часть II

Священная Римская Империя

Германской Нации

Глава 3

Человек и Бог

ГЕРМАНИЯ В ЭПОХУ

ВОЗРОЖДЕНИЯ И РЕФОРМАЦИИ

Вначале шестнадцатого века Мартин Лютер и его последователи защищали право германских христиан молиться не только санкционированными римским Папой способами. Поступая таким образом, они напоминали немцам о двух более древних и все еще продолжающихся конфликтах. Первый начался три столетия назад. Он стравил германских князей с их политическим владыкой, императором Священной Римской Империи. Второй возник в пятнадцатом веке и стравил тех же самых князей с менее сильными, но также независимыми политическими образованиями — свободными и суверенными городами, а заодно и с бесчисленными деревнями между ними. В обоих конфликтах князья вышли победителями, причем выиграли они эффектно.

В соперничестве с императором правители более крупных государств добились благоприятной для них мертвой точки в 1356 году. Тогда чешский император Карл IV признал силу Германии и собственную слабость как правителя, приложив свою золотую печать к новому германскому основному закону Он стал известен, как «Золотая булла», которая дала князьям то, чего они хотели после кончины Империи Гогенштауфенов: полукорлевские права в рамках соответствующих территорий. С тех пор семь германских князей, четверо светских и трое, имевших духовный сан, выбирали императора на условиях, о которых договорятся сами — и без участия Папы{139}.

За полтора столетия между «Золотой буллой» и протестантской Реформацией немецкие князья демонстрировали малую заинтересованность в национальном единстве. Они скорее использовали свое новое политическое влияние для усиления собственных государств, подчиняя более мелких господ благородного происхождения, горожан и крестьян княжеским законам и культуре. Неслучайно, что политический конфликт дошел до кризисной точки в то же самое время, когда начиналась протестантская Реформация.

Религиозная реформа нашла гостеприимный дом во вновь осаждаемых германских городах и деревнях. В конце пятнадцатого века городов, вероятно, было около трех тысяч. Подавляющее большинство — мелкие (в двухстах население — свыше тысячи человек, и только в нескольких — двадцать тысяч или больше). Шестьдесят пять являлись свободными суверенными городами, и скорее были верны императору «Священной Римской Империи», чем находившимся ближе местным властям. Но независимо от того, являлся ли город суверенным или нет, у всех имелись установленные обязательства по отношению к соответствующим правителям, зафиксированные в хартиях или специальных соглашениях. Например, Виттенберг, место рождения Реформации, служил главной резиденцией саксонского князя-курфюрста, и, как сюзерена города, его должны были принимать (обеспечивая ночлег и питание), платить ему налоги и обеспечивать новобранцев в его армию.

На протяжении шестнадцатого столетия пятьдесят из шестидесяти пяти суверенных городов Германии приняли Реформацию, а более половины сделали это навсегда. В других, зависимых от территориальных властей городах и деревнях протестантское меньшинство могло сосуществовать рядом с католическим большинством. Лишь немногие города вскоре совершенно подавили Реформацию. Гораздо большее количество городов, в особенности — с населением свыше одной тысячи человек, — надолго приняли ее{140}.

Местное недовольство римско-католической церковью и желание суверенитета общины привлекало городское население к протестантским реформам. Имеющие самоуправление горожане смотрели на себя, как на оазисы республиканского правительства внутри пустыни авторитарного правления и считали себя морально выше владеющих земельными наделами господ благородного происхождения и королей. Они добились того, что имели, не по праву рождения, не по счастливому выверту судьбы и не благодаря военной силе. Горожане получили свои права и богатства за счет природной смекалки, находчивости, навыков и трудолюбия{141}. Городские летописцы выражали самоуважение и чувство собственного достоинства городов, начиная историю с Адамы и Евы. Вера в свою исключительность усиливалась в свободных городах Империи. В каждом из них люди считали себя частью межрегиональной Империи, уходящей корнями вглубь истории, универсальность городов была ощутима даже в уличном движении и домах. При таком большом самомнении жители городов позднего средневековья, обвиняя «хищников», награждали угрожавших им князей и крестьян теми же эпитетами, которые использовало духовенство («турки» и «гуситы» [гуситы — последователи Яна Гуса — Прим. перев.]){142}.

Город шестнадцатого века считал себя центром мироздания, пупом земли, воздух которого делает жителя свободным. Эти города были местами повышенной безопасности и возможностей. Тем не менее, советы и городские судьи также действовали, как олигархи и сюзерены, как Oberen и Herren [Oberen (нем.) — глава, высший чин; Herren (нем.) — старший начальник]. А для господ благородного происхождения и крестьян, проживавших за городскими стенами, ни одна политическая структура мира позднего средневековья не казалась более эгоистичной, чем город, который считал себя целым миром{143}.

Благородные владыки и князья отклоняли хваленые городские конституции, как юридические документы, скроенные под местную власть. Королевские юристы считали, что пока каждый город и деревня могут действовать у себя, как верховный суд, справедливости и правосудия на земле не будет. Когда в пятнадцатом веке князья отвергли местные законы, введя новые территориальные кодексы, они сделали это во имя справедливости, представив себя защитниками единого закона для всех. Для граждан такие аргументы выглядели просто предлогами для открытой агрессии, и Джеральд Штраус назвал это «подползающей смертью при помощи государственного регулирования»{144}. Новые кодексы начали по-настоящему вводиться в 1495 году, после того, как новый имперский верховный суд (Reichskammergericht) сделал римское право руководящим указаниехм и нормой для всех светских судов в Империи. В римском праве высшее должностное лицо в земле осуществляло там и верховную власть. Именно поэтому римское право стало юридическим орудием централизации европейских режимов. Десятилетия Возрождения и Реформации в Германии также были годами, когда произошел этот озлобляющий и ожесточающий политический и юридический конфликт.

Германский город позднего средневековья был смесью противоположностей, а также и тем, что более поздняя историография называла «протоплазмой» современного германского государства{145}. С одной стороны, имелось раздражающее Verordnungsfreudigkeit [Verordnungsfreudigkeit (нем.) — предписание, приказ. — Прим. перев.], в соответствии с которым каждого недвусмысленно ставили на свое место, — вплоть до