Новые законы робототехники. Апология человеческих знаний в эпоху искусственного интеллекта - Фрэнк Паскуале

Защитники робота Раго указывают на практическую потребность в инновации такого типа, которую можно понять, если учесть одиночество многих пожилых людей. Даже терапевты, использующие в своей работе домашних животных, могут посещать больного лишь на несколько часов за раз. Разве Раго не лучше, чем ничего, если нет никакой альтернативы, то есть ни человека, ни животного, которые могли бы проявить сочувствие и обеспокоенность? В той мере, в какой человек завершает цикл, двигаясь от младенчества к дряхлости, разве Раго не является попросту высокотехнологическим вариантом «Плюшевого кролика», классической детской сказки, в котором плюшевая игрушка для одинокого мальчика становится настоящей? Раго, говорят его защитники, заменяет настоящего компаньона не для всех, а лишь для небольшой группы, чьи потребности в уходе частные и государственные средства удовлетворить не могут.

Апологеты социальных роботов в уходе за пожилыми обычно приводят статистику, указывающую на нехватку качественного ухода в домах престарелых, а также на высокую стоимость подобных услуг и экономическую обусловленность их инноваций[162]. Во многих развитых экономиках пирамида возраста превращается в прямоугольник, в котором пожилых столько же, сколько и молодых. Неизбежный выход на пенсию миллионов беби-бумеров в США уже несколько десятилетий является настоящей головной болью для планировщиков долгосрочной медицинской помощи. Все это заставляет видеть в технологии, заменяющей людей, правильное решение. Подобная технология, если поместить ее в контекст «строительства стены» ксенофобии и экофашистского национализма, для богатых стран может стать предлогом ограничения иммиграции. Например, стареющее население может решить, что не нужно допускать в страну молодых рабочих из-за рубежа, если будет уверено, что роботы смогут выполнять работу, которую сейчас делают иммигранты. Это движение к самодостаточности может оказаться несостоятельным: поскольку роботы (или их собственники) платят меньше налогов, чем рабочая сила, у них меньше возможности платить пенсии по старости и оплачивать медицинскую помощь, чем у рабочих, которых они заменяют. Политики и стратеги должны четко понимать долгосрочные фискальные последствия, прежде чем требовать ускорения автоматизации медицинской помощи и ухода.

Для верной оценки масштаба и потенциала социальных роботов крайне важна общая картина политической экономии ухода. Нехватка финансирования ухода за пожилыми не является естественным следствием экономической науки. И то же самое относится к трудоголизму, из-за которого частые посещения членами семьи начинают казаться недостижимой роскошью. Они суть производное определенной публичной политики, которое более удачная политика может отменить (или, по крайней мере, сгладить). Если бы в богатых странах действовала более открытая политика иммиграции, рабочие из многих других стран могли бы заняться работой по уходу и медицинской помощи. Как показала Ай-Джен Пу, гуманное устройство труда иммигрантов (и создание траекторий получения гражданства) – путь к глобальной солидарности и взаимопомощи[163]. Соответственно, фирмы, которые жаловались на нехватку квалифицированных работников, были завалены заявками, 82 когда подняли уровень компенсации[164].

Конечно, в разных государствах может по-разному оцениваться необходимость роботизированного ухода за престарелыми. Универсального рецепта в этом случае не существует. Японские лидеры проявили особую заинтересованность в применении технологии в медицинских заведениях[165]. Некоторые комментаторы утверждали, что синтоизм и буддизм склоняют японцев к положительной оценке роботов и связанной с ними технологии. Например, бывший директор MIT Media Lab Джой Ито обнаружил глубинную связь между различными формами анимизма и положительным отношением к роботам[166].

Однако японская культура – это не монолит, в ее плюрализме можно заметить голоса, призывающие относиться к распространению ИИ с осторожностью[167]. Так, в ходе одной оживленной дискуссии аниматор Хаяо Миядзаки отверг анимированное с применением ИИ изображение гротескной гуманоидной фигуры:

Мне это крайне неприятно. Если вы на самом деле хотите сделать что-то отвратительное, тогда вперед. Я никогда не стану применять эту технологию в собственной работе… У меня четкое ощущение, что это оскорбление самой жизни… Мне кажется, что близится конец времен. Мы, люди, теряем веру в самих себя[168].

Подобные гневные высказывания, как у Миядзаки, усложняют любой простой нарратив о единогласном одобрении роботов в Японии. На каждое воодушевленное внедрение тех же роботов-компаньонов можно найти примеры упорной защиты человека, личного контакта, традиционных моделей взаимодействия. К любым «культурным» аргументам следует подходить с осторожностью, поскольку представления о культурном единстве обычно вытесняют или упускают из вида существующие тревоги и возражения[169]. Точно так же, как Амартия Сен раскритиковал заявление руководителей Сингапура об особых «азиатских ценностях», которые противостоят правам человека, мы сегодня должны сопротивляться упрощенным представлениям об однородности той или иной культуры[170].

Хотя можно указать на фильмы и мангу как свидетельства преданности японской культуре автоматизации, в них тоже заметны ноты трагедии и сожаления. Пророческий (хотя и довольно прямолинейный) японский фильм 1991 г. «Старик Зет» (Rojin Z) стал выражением страхов, связанных с заменой человеческого ухода машинами. В фильме о больном и немощном старике «заботится» сверх-машинизированная кровать, которая предвосхищает любую его потребность – посмотреть телевизор, подстричь ногти, помыться, даже поесть и испражниться. Гротескна не только представленная в фильме картина тотального механического ухода. Само представление о такой машине, отвлеченной от всякого человеческого участия, от руководства человека и его достоинства, вызывает глубокое беспокойство. Ставки настолько велики, представление о том, что делает жизнь достойной, настолько невыразимо и изменчиво, принятие решений в столь значительной степени распределено между людьми, ухаживающими за больными, и теми, кто является объектом такого ухода, что рутинизация кажется в лучшем случае плохой идеей, а в худшем – настоящим оскорблением.

Конечно, каждый из таких примеров может иллюстрировать «культурные разногласия» в Японии, а не типичные установки. Данит Гал, помощница руководителя проекта и преподаватель в Исследовательском центре киберцивилизации университета Кэйо, построила типологию отношений к ИИ и роботам, распределив их в спектре между «инструментом» (которым следует пользоваться) и «партнером» (определение, которое выводит на комплекс эмпатии, солидарности и даже дружбы и любви)[171]. Гал приводит несколько подтверждений того, что Япония ближе к «партнерскому» краю спектра. Однако Гал, не делая вывода о доказанности монолитического строения «азиатских ценностей», определяющих положительное отношение к технологии, утверждает, что Южная Корея смогла выработать «четкую иерархию, в которой человек выше машины, причем ИИ и роботы должны поддерживать и укреплять такое господство человека». Она приходит к заключению, что Китай находится где-то посередине между двумя этими парадигмами, поскольку в нем продолжается политический и культурный спор о фундаментальных посылках взаимодействия человека и робота. В развитии этих отличных друг от друга подходов экономисты не должны пытаться склонить чашу весов в пользу заместительной автоматизации. Они могут точно так же рекомендовать уход, выполняемый