Отец лжи - Володя Злобин

– Извините за опоздание, можно?

Учитель неопределённо машет рукой, он уже давно ни на что не надеется и никого не ждёт.

До пустующего места всего несколько шагов. Вова Шамшиков сжался. Наверное, это он дал наводку. Фил развалился во всю парту, у него отходняк от собственной крутости. Чайка презрителен, ему противно смотреть. Тоша почему-то насторожен, поглядывает с жалостью, рыжее лицо с прозрачными глазами напряжено. Но Фурса... Фурса единственный, кто смотрит невидяще, выпукло, будто поднятая с глубины рыба. Он упирается взглядом в грудь, толкает из класса, не пускает за парту. Крошечные кулачки гнут карандаш. Толя так ожесточён, что вот-вот сломает его. Но почему? Откуда такая злоба?

Ответ очевиден.

Толе не хватает сил унизить кого-то другого.

Ни Вова, ни Рома, ни Антон, ни Филипп не злят так, как злит этот царствующий хомяк. У всех Пальцев есть достоинства – ум, отстранённость, прыгучесть, сила – у Толи нет ничего. Таких как он не видят, а унюхивают, и однажды Гапченко подобрал к Фурсе весьма точное слово "Вонький". Тогда на чём основывается столь яростный взгляд? Какая сила гнёт карандаш?

Никакая. Ни на чём.

То, что не имеет под собой основания, злит больше всего.

Ноги несут вглубь класса. Толю прикрывает заслуживающая его ранга девочка, которая ойкает, когда руки тянутся к воротнику Фурсы. Парень грозится, но когда его выуживают из-за парты, проволакивают по ней и бросают в проход – Толя вопит что-то жалкое.

Эх, Толя-Толя... Ты ещё не знаешь, что когда тебя бьют, нужно молчать.

Фурса ударяется головой о краешек соседней парты, и та проскальзывает по линолиуму. Крови нет, будет небольшая шишка, но учитель ревёт и бросает мальчиков в атаку. Они давят рассыпавшиеся пеналы, и сразу нескольким карандашам приходит конец.

Первым подсуетился Гапченко. Он обнимает сзади, заставляет почувствовать себя, тащит в сторону, но ботинок успевает врезаться Фурсе в живот. Толя сворачивается, зажимая себя, и, хотя всё, кроме визга, уже кончено, даже не думает подниматься.

Толе Фурсе очень и очень страшно.

У классной красные ногти. На уроках она не пользуется указкой, а клацает по доске ядовитым ноготком, и тогда волосы шевелит холодный мертвецкий звук.

– Кто?

Пальцы молчат.

Рука тянется к потолку.

Классная хочет ткнуть в кого-нибудь из обычных заводил, особенно она любит тыкать в Чайкина и Копылова, но удивлённо возвращается к краю хихикающего мальчишеского рядка.

– Это так?

– Да.

Ноготки впиваются в линию жизни. Кожа натягивается, слышен меловый скрип.

– Хочешь сказать, никто не провоцировал и не доводил?

– Нет. Как-то просто сорвался. Извините, больше не повторится.

Не верь сказанному, классная! Это обман, здесь Пальцы! При них нельзя! О, классная, подними же свой взгляд, посмотри как пещерны их лбы! Скажи, чтобы гонители ужались, перестали выступать вперёд упругой правой ногой, сдули руки и шеи, сложили уголки губ в улыбки, чуть расступились... скажи же! Скорее! Разве ты не видишь, что в классе завелись Пальцы!?

Классная занята ноготками. Это остаток её молодости, последняя гладкая часть уже рыхлого тела.

– Если есть проблемы, иди к психологу.

Но ведь проблемы у них!

– Это вас всех касается, слышите!? – классная недоступна для возражений, – В школе с начала года появился психолог! Он здесь для вас работает. Мужчина, между прочим!