Музыка и медицина. На примере немецкой романтики - Антон Ноймайр

Вообще отношению Вебера к вере не всегда придают надлежащее значение. Ведь молитвы-прошения или благодарственные молитвы, молитвы о терпении и надежде во время болезни, а также исповеди и причастия — были его бытом. Часто встречаются в его дневниках и письмах высказывания типа: «Благослови, Господи, ибо все исходит только от Тебя», или «Один Бог знает, я на него, на его вечную милость и для себя уповаю». Такие слова он употреблял без лицемерия, они шли из глубины его души. Как серьезно отец относился к вере, показывает рассказ сына о дне его бракосочетания с Каролиной, которая для него явилась «подарком судьбы»: «4 ноября 1817 года, в день именин женихов и невест, состоялась свадьба. Вебер отнесся к этому важному шагу с большой серьезностью. Рано утром он исповедовался с невестой, принял причастие, а затем закрылся один еще на целый час».

Между тем дрезденские будни снова захватили его, при этом двор абсолютно никакого внимания не обратил на его успехи в Берлине, поэтому для него было бы естественно с радостью принять предложение, поступившее от курфюрста из Касселя, сулящее лучшие финансовые и художественные возможности. И если Вебер от него отказался, то это было связано, очевидно, с ухудшающимся состоянием его здоровья. Несмотря на то, что его жена снова перенесла тяжелую беременность, в дрезденском театре было много других огорчений и разочарований. Запланированная постановка «Вольного стрелка» из-за интриг была отложена на следующий год, а когда ему отказали в премьере оперы «Три Пинто», которую он думал посвятить королю, у него впервые открылось кровотечение. О том, как потрясла его «обида сверху», пишет его сын: «Много дней он не мог есть, пить и спать, снова появились неутешительные симптомы его болезни, чаще и мучительнее стал кашель, ему было трудно дышать, постоянная температура очень беспокоила его, и в первый раз, к невыразимому ужасу Каролины, у него горлом пошла кровь». Внешне он не подавал виду, что это хроническая болезнь. Своему другу Лихтенштейну в Берлин он писал в середине октября: «Некоторые служебные неприятности… вызвали настоящий взрыв. Теперь впереди воздух снова чистый и прозрачный; только потом мне всегда приходилось платить. 8 дней я лежу в постели. Вчера вырвал коренной зуб».

11 ноября 1821 года из Вены пришел запрос, не напишет ли он оперу для Кертнертор-театра к наступающему сезону. Уже через неделю он согласился. Он хотел окончательно укрепить свои позиции немецкого композитора новой романтической оперой. Его выбор пал на «Эврианту», либретто к которой написала Хельмина Шези. Чтобы договориться с руководством Кертнертор-театра, он поехал 10 февраля 1822 года в Вену. Но плохое состояние здоровья так беспокоило его, что он, на случай своей неожиданной смерти, оставил своей любимой жене трогательное прощальное письмо. Такие опасения были обоснованы, так как вскоре после прибытия в Вену, профессиональные и общественные обязанности довели его до того, что он серьезно заболел. На этот раз казалось, что речь идет прежде всего о вспышке хронического заболевания гортани, а может быть только об остром инфекционном заболевании горла, так как уже через 5 дней после полоскания, горячих и холодных компрессов наступило заметное улучшение. В своих письмах к Каролине он, однако, намеренно умалчивал о том, как тяжело было его состояние здоровья. Венцы тоже ничего не замечали, а Вебер, несмотря на болезнь, дирижировал на бенефисе своего «Вольного стрелка» под бурные аплодисменты и нескончаемые похвалы. Еще очень слабый, он вернулся домой в Дрезден 26 марта, где у него две недели спустя, 25 апреля, родился сын Макс Мария. В Хостервитце, куда вся семья переехала 15 мая и провела там летние месяцы, он начал работу над новой оперой «Эврианта», но его настроение было странным образом подавлено. Его состояние еще ухудшилось, когда 27 июня его «Preciosa» была плохо принята публикой. В таком настроении он закончил свою четвертую и последнюю сонату для фортепьяно в e-Moll ор. 70, первая часть которой — самая мрачная музыка, которую Вебер когда-либо писал для фортепьяно. Его ученик Бенедикт так охарактеризовал идею, заключавшуюся в этой музыке: «Первая часть, по признанию самого Вебера, в печальном тоне показывает человека, страдающего постоянной меланхолией и унынием; среди них появляются случайные проблески надежды, которые снова омрачаются и исчезают. Вторая часть — взрыв яростного неистовства; анданте в C-Dur утешительнее, как следствие отчасти удавшихся усилий друзей и любимых, хотя беспокойство дурных предчувствий остается. Последняя часть — дикая фантастическая тарантелла только с небольшими мелодичными местами, завершается изнурением и смертью». Эта соната — глубоко трогательное произведение заметно слабеющего композитора, которое указывает на новый творческий период, который Вебер не сможет реализовать вследствие ранней смерти. Но еще раньше в его творчестве звучит меланхолия, а именно, во второй части квинтета ор. 34 (1815 г.) в «Фантазии». И эта часть, которая считается гениальнейшим творением Вебера, раскрывает нам глубины затаенной печали. Такие музыкальные откровения, которые повествуют нам об отчаянных, испуганных, иногда с проблесками надежды мыслях неизлечимо больного человека подтверждаются участившимися записями в дневнике 1822 года: «нездоров», «сильно кашлял» или «очень болен».

В таком состоянии, усугубляемом нагрузкой, которая легла на его плечи из-за болезни обоих коллег — Антона Шуберта и Франческо Морлаччи, он возобновил работу над «Эвриантой». Чтобы найти необходимый покой для быстрого завершения оперы, убогий текст которой беспокоил его все больше, он в середине мая 1823 года поехал в Хостервитц. Там его снова навестили Гуммель и Пиус Александр Вольф, который тоже болел хронической чахоткой, и с которым Вебер долго дискутировал об общих симптомах, пока озабоченная Каролина не прервала их беседу. Несмотря на плохое состояние здоровья, с необыкновенной силой воли, собрав все силы, он закончил, за исключением увертюры, оперу 29 августа. Уже в середине сентября Вебер снова был на пути в Вену с таким чувством, как будто он вступает в битву не на жизнь, а на смерть. 25 октября, в день премьеры «Эврианты», он сообщил, что выиграл это сражение: «Все купались в блаженстве, певцы, хоры, оркестр. Все были в восторженном опьянении и чуть не задушили меня в объятиях». Тем не менее, успех «Вольного стрелка» в «Эврианте» не повторился. Хотя дефект был в неудачной обработке либретто, музыку также оценивали неоднозначно. Это видно, например, из некомпетентной оценки Франца Грильпарцера, который сказал: «Эта опера может нравиться только дуракам или сумасшедшим», Франц Шуберт также скептически воспринял эту музыку: «Это не музыка, это не финал, не ансамбль по форме и порядку».

БОЛЕЗНЬ НАСТУПАЕТ

Если начало 1823 года было сравнительно спокойным в отношении состояния здоровья, то вторая поездка в Вену, связанная с сильным напряжением и волнениями, казалось, очень утомила его. Когда Вебер 10 ноября 1823 года вернулся в Дрезден, он произвел очень плохое впечатление на своего ученика Бенедикта: «Он, казалось, постарел за эти недели на 10 лет; его былая сила, уверенность, любовь к искусству покинули его. Запавшие глаза, апатия, сухой изнуряющий кашель, свидетельствовали об опасном состоянии здоровья. Он выполнял свои служебные обязанности, как прежде, добросовестно, но его творческие силы полностью иссякали». Невероятными творческими усилиями в прошедшие месяцы он, очевидно, полностью угробил себя; последовал период истощения. Действительно, в промежутке между окончанием увертюры к «Эврианте» 19 октября 1823 года и началом композиций к «Оберону» 23 июля 1825 года он не написал ничего, за исключением одной маленькой песни. Временный стимул дала ему премьера «Эврианты» 31 марта 1824 года в Дрездене, которая неожиданно имела большой успех. Он писал в восторге: «Вчера вечером была „Эврианта“, какой блестящий триумф я пережил, не поддается описанию. Вопрос только в том, насколько эта опера превосходит „Вольного стрелка“». Но и это событие вскоре было омрачено волокитой с постановкой в Берлине и неудачами во Франкфурте, Касселе и Праге.

Ужасные новости находят отражение в дневнике, который сообщает об ухудшении его состояния в феврале и марте 1824 года: его дыхание становилось все чаще, кашель болезненнее, выделения обильнее, а истощение заметнее; ночью он сильно потел. Из-за чрезмерной слабости он вынужден был отказаться от ежедневных прогулок, а когда приходила почта, его начинал так бить озноб, что Каролина должна была давать успокоительное. Только раннее лето, которое он провел опять в Хостервитце, принесло некоторое улучшение, так что он теперь мог гулять со своей снова беременной женой или играть с маленьким Максом и домашними животными во дворе. Да, он даже взялся дирижировать на концерте, который состоялся 2 июля в Кведлинге к столетию со дня рождения Фридриха Готлиба Клопштока. Какой тревогой должна была быть наполнена его душа от сознания собственной тяжелой болезни, мы можем узнать из рассказа об исполнении «Messias» Генделя, которым мы располагаем: «Когда зазвучала ария „Я знаю, что мой избавитель жив“, он опустил дирижерскую палочку, закрыл лицо руками и разрыдался. В оркестре подумали, что ему стало плохо, и хотели помочь. Но он взял себя в руки». Несмотря на многочисленные признаки внимания, он был полон печали, и уже через 2 дня после возвращения в Дрезден отправился в уже давно запланированную поездку на лечение в Мариенбад. Еще до своего отъезда, 9 июля, он писал Рохлицу в письме от 20 июня 1824 года о своем состоянии здоровья: «Я разбит и волнуюсь до безумия. Дай Бог, чтобы Мариенбад вернул меня мне. Я так неприятен сам себе, а как же другим?» Как следует из дневника, он принял всего 28 грязевых и минеральных ванн, которые вместе с полным душевным и телесным покоем «в этой скучной мариенбадской ссылке», принесли ему некоторое облегчение, хотя ночами он, как и прежде, испытывал сильные боли. Может быть, лечение ваннами было лишним, как следует из записей в его дневнике: «Плохая ночь», «испытываю страх», «бьет озноб», «сильные боли». Эти боли в груди при дыхании и особенно при кашле укрепляли в нем уверенность, что его хроническая болезнь легких очень серьезна. С этого времени его часто мучило предчувствие смерти и мысль о том, что он умрет, недостаточно обеспечив свою семью, заставляла его жадно искать резервы новых доходов. Недобрые предчувствия, что ему не суждено долго жить, постепенно лишали его жизненной энергии, с другой стороны, они способствовали тому, чтобы для обеспечения семьи он использовал любой источник, который находил. С таким душевным настроением Вебер, возвратившись после лечения из Мариенбада, получил 18 августа 1824 года от театрального предпринимателя Чарльза Кембела предложение написать для лондонского театра Ковент Гарден новую оперу. Его друзья, среди них и Игнац Мошелес, настаивали, чтобы он принял это почетное предложение, которое в их глазах являлось доказательством международного признания маэстро. Ввиду своего расстроенного состояния здоровья, Вебер, прежде чем принять решение, навестил своего лечащего врача, доктора Геденуса, для доверительной консультации. Врач сообщил ему, что в случае долгого пребывания в Лондоне он проживет несколько месяцев или даже недель. Если же он поедет тотчас же на отдых, он может рассчитывать на 5–6 лет. Несмотря на этот неутешительный прогноз, он уже 21 августа дал свое окончательное согласие, по-видимому, главным образом из чувства ответственности перед семьей. После длительных переговоров, наконец, сошлись на мнении написать музыку к либретто «Оберон» по текстам Виланда и Шекспира. Вебер должен был сам прочитать текст и лично приехать в Лондон. Его так вдохновил этот проект, что он уже 20 октября начал изучать английский язык. Его интересовал не только текст «Оберона», но и более чем удовлетворяла финансовая сторона проекта. Ведь за «Оберона» он получал 3300 талеров, по сравнению с 700 талерами за «Вольного стрелка» или за «Эврианту» — это необычно высокий гонорар.