Изощренное убийство - Филлис Джеймс

Идол Типпета уже поведал свои секреты эксперту по отпечаткам пальцев, и Дэлглиш поставил его на столе перед собой. Доктор Штайнер вытянул руку, чтобы прикоснуться к фигурке, затем отдернул ее и сказал:

— Полагаю, было бы лучше, если бы я не трогал ее — из-за отпечатков. — Он метнул взгляд на Дэлглиша и, не получив ответа, продолжил: — Интересное изделие, не правда ли? Весьма необычное. Вы когда-нибудь замечали, суперинтендант, какие великолепные произведения искусства порой создают психически больные пациенты, даже те, кто не имеет необходимых знаний или опыта? Это заставляет поднять вопрос о природе творчества. По мере того как наши пациенты выздоравливают, их работы становятся все хуже и хуже. Мощь и оригинальность исчезают. К моменту полного выздоровления те вещицы, которые они создают, уже не имеют никакой ценности. У нас есть несколько интересных образцов изделий пациентов, проходящих творческую терапию. Но эта фигурка не сравнима ни с чем другим. Типпет был очень болен, когда вырезал ее, он попал в больницу вскоре после того. Он шизофреник. Фигурка отражает типичные черты внешности человека, страдающего этой хронической болезнью, — лягушачьи глаза, широкие ноздри. Когда-то Типпет и сам выглядел примерно так же.

— Полагаю, все знали, где хранилась эта вещь? — спросил Дэлглиш.

— О да! Она хранилась на полке в отделении творческой терапии. Типпет очень гордился ею, и доктор Бейгли часто показывал ее членам административно-хозяйственного комитета, если они наведывались сюда с проверками. Миссис Баумгартен, терапевт отделения творческой терапии, любит выставлять лучшие работы своих пациентов. Вот почему она попросила повесить полки у них в отделении. Сейчас она на больничном, но, я думаю, вы уже бывали в ее кабинете?

Дэлглиш подтвердил, что побывал.

— Некоторые мои коллеги считают, что отделение творческой терапии — пустая трата денег, — доверительно сообщил доктор Штайнер Дэлглишу. — Разумеется, я никогда не прибегаю к услугам миссис Баумгартен. Но ведь нужно проявлять терпимость. Доктор Бейгли то и дело отсылает к ней пациентов, да и, мне кажется, вряд ли занятие любимым делом вредит им больше, чем посещение сеансов ЭШТ. Но утверждать, будто творческие потуги пациентов помогают лечебному процессу, на мой взгляд, просто смешно. Конечно, эта гипотеза призвана в очередной раз поддержать стремление присвоить миссис Баумгартен квалификацию психотерапевта без специальной подготовки, причем, боюсь, незаслуженно. Она совсем не обучена аналитическому мышлению.

— А стамеска? Вы знали, где она хранилась, доктор?

— Ну, не то чтобы знал, суперинтендант. То есть я был в курсе того, что у Нейгла есть кое-какие инструменты, и предполагал, что они лежат в комнате дежурных, но не знал, где именно.

— Ящик для инструментов довольно большой, и на нем ясно написано, что внутри, к тому же он стоит на маленьком столике в комнате отдыха. Его было бы трудно не заметить.

— О, не сомневаюсь! Но ведь у меня нет причин ходить в комнату дежурных. И это в равной степени относится ко всем докторам. Нужно завести ключ для этого ящика и следить за тем, чтобы он хранился в безопасном месте. Мисс Болем жестоко ошиблась, позволив Нейглу держать ящик открытым. В конце концов, иногда у нас бывают буйные пациенты, а некоторые инструменты могут быть опасны.

— Похоже, да.

— В нашей клинике не лечат больных, страдающих психическими заболеваниями в тяжелой форме. Она была основана в качестве центра, ориентированного на аналитические исследования и лечение представителей среднего класса и пациентов с высоким уровнем интеллекта. Мы занимаемся людьми, которые никогда бы и не подумали о том, чтобы отправиться в психиатрическую лечебницу, и которые не смогли бы вписаться в обстановку подобного заведения.

— Что вы делали между шестью и семью часами сегодня вечером, доктор? — спросил Дэлглиш.

Банальнейший вопрос, прозвучавший в ходе столь интересной дискуссии, похоже, сильно огорчил доктора Штайнера, но он все же ответил, причем вполне спокойно, что проводил вечерний пятничный прием.

— Я прибыл в клинику в пять тридцать — именно на это время был записан мой первый пациент. К сожалению, он не явился. Его лечение уже достигло той стадии, когда вполне вероятно проявление недисциплинированности — пропуски сеансов. Мистер Бердж был записан на шесть пятнадцать, а он, второй пациент, обычно пунктуален. Я подождал, пока он придет, во втором кабинете на первом этаже, а затем принял его в своем кабинете около десяти минут седьмого. Мистеру Берджу не нравится ждать в обществе пациентов доктора Бейгли в приемной, и мне не в чем его винить. Вам приходилось слышать о Бердже, я полагаю. Он написал интересный роман «Души праведников», в котором блестяще изобличаются сексуальные конфликты, скрывающиеся за условностями и традициями респектабельных английских пригородов. Но я отвлекся. Вы, естественно, уже допросили мистера Берджа.

Дэлглиш действительно уже его допросил. Разговор оказался чрезвычайно нудным и совершенно бесполезным в плане новой информации. Он и правда слышал о книге мистера Берджа — объемистом опусе, где скабрезные эпизоды расставлены автором с такой дотошной щепетильностью, что, проделав в уме пару нехитрых арифметических действий, можно легко высчитать, на какой странице встретится очередная пошлость. Дэлглиш не думал, что Бердж может иметь хоть какое-то отношение к убийству. Писатель, способный сотворить гремучую смесь из секса и садизма, вероятнее всего, был импотентом и почти наверняка человеком стеснительным, но совсем не обязательно еще и лжецом. Дэлглиш сказал:

— Вы уверены насчет времени, доктор? Мистер Бердж говорит, что приехал в шесть пятнадцать, и Калли записал это время. Бердж утверждает, что сразу же отправился в ваш кабинет, спросив у Калли, не заняты ли вы с другим пациентом, и что прошло целых десять минут, прежде чем вы присоединились к нему. Он даже успел понервничать и как раз подумывал о том, чтобы пойти и узнать, где вы, когда вы появились.

Доктор Штайнер не подал признаков страха или злости, услышав о предательском поступке своего пациента. Казалось, однако, будто он немного озадачен.

— Интересно, почему мистер Бердж так сказал? Боюсь, он может быть прав. Мне показалось, мой пациент немного расстроен, когда я начал прием. Однако если он утверждает, что я пришел в кабинет в шесть двадцать, то, не сомневаюсь, он говорит правду. Сегодня вечером у бедняги был короткий сеанс, который к тому же прервали. Очень плохо, когда такое происходит на этой стадии лечения.

— Так если вы не были в общем кабинете, когда прибыл ваш пациент, то где же вы находились? — мягко спросил Дэлглиш, возвращаясь к предмету их разговора.

Поразительная перемена произошла с лицом доктора Штайнера. Он почему-то смутился, как маленький мальчик, которого поймали с поличным, когда он делал что-то непотребное. Он не казался испуганным, но явно чувствовал себя виноватым. Метаморфоза психиатра-консультанта, теперь напоминавшего смущенного преступника, была почти комичной.

— Но я же вам говорил, суперинтендант! Я был во втором кабинете, в том, что располагается между общим кабинетом и приемной.

— И что вы там делали, доктор?

Ну нет, это было просто смешно! Чем же Штайнер таким занимался, что сейчас так этого стесняется? У Дэлглиша возникли самые невероятные предположения. Листал порнографический журнал? Курил коноплю? Соблазнял миссис Шортхаус? Доктор был явно занят чем-то не столь банальным, как подготовка к убийству. Но Штайнер, очевидно, решил, что пора сказать правду. И он заговорил в порыве искренности, смешанной со стыдом:

— Я знаю, это звучит глупо… но… то есть… было довольно тепло, а у меня выдался тяжелый день, да еще рядом оказался диван… — Он выдавил тихий смешок. — В общем, суперинтендант, в то время, когда предположительно скончалась мисс Болем, я, говоря на сленге, занимался карманным бильярдом!

Произнеся признание в позорном поступке, доктор Штайнер стал проявлять поразительную общительность, и от него было довольно трудно избавиться. Но в конце концов Дэлглишу удалось убедить его, что больше он ничем помочь не сможет, и его место занял доктор Бейгли.

Доктор Бейгли, как и его коллеги, не жаловался на долгое ожидание, хотя оно и сказалось на его состоянии. На нем до сих пор был белый халат, который он плотно запахнул, когда садился на стул. Можно было подумать, что ему никак не удается расположиться с удобством и комфортом: он то и дело подергивал худыми плечами и перекладывал одну ногу на другую. Морщины, залегшие от носа к губам, теперь казались еще глубже, волосы были влажные, глаза в свете настольной лампы напоминали темные озера. Он зажег сигарету и, пошарив в кармане халата, достал клочок бумаги и передал сержанту Мартину: