Направо и налево - Йозеф Рот

Но его расчеты не оправдались. Однажды произошел один из тех эпизодов, которые были для русской гражданской войны столь же характерны, сколь и малозначительны, но могли придать совсем иное направление жизни и убеждениям отдельного человека. Николай Брандейс сделал открытие, что один-единственный час, который человеку вовсе не кажется важным, способен полностью изменить то, что называется «характером», и заставить его подойти к зеркалу, дабы убедиться, что физиономия его осталась прежней. После этого пережитого им эпизода Брандейс обыкновенно утверждал, что люди не развиваются постепенно, а внезапно меняют свою сущность. Он вспоминал одного помешанного из его родной деревни, который не уставал задавать людям один и тот же вопрос: «Сколько тебя? Ты один?» Нет, одного не бывает. Всегда бывает десять, двадцать, сто. Чем больше возможностей предоставляет нам жизнь, тем больше существ извлекает она из нас. Иной умирал, потому что ничего не пережил, и вся жизнь его была лишь одним.

Вернемся теперь к тому событию. Однажды Брандейс, который воевал на Украине, прибыл в свои родные места и получил командование над несколькими расположенными рядом немецкими колониями, которые хорошо знал. Согласно одному из глупых, извращенных, произвольно отданных распоряжений Николай Брандейс должен был позаботиться о немедленном разделе между обитателями колоний движимого и недвижимого имущества. Немецкие колонии были почти единственными сельскими населенными пунктами в России, где, казалось, не привилась примитивная и так легко принятая крестьянами идея раздела собственности. Сам Николай Брандейс не имел личного мнения о необходимости раздела имений. Однако, верный своему решению оставаться лишь солдатом и как праздником наслаждаться удобствами безоговорочного повиновения, он начал — к негодованию жителей, которые к тому же не могли ему простить, что он так хорошо был им знаком, — простейшим способом, который здесь и требовался, перегонять «лишних» коров зажиточных крестьян в стойла более бедных. Он собрал жителей и объяснил им, что делает это согласно веяниям нового времени и по воле нового правительства. Люди выслушали его молча. Он поехал в следующую деревню, чтобы и там осуществить новые распоряжения, затем — в третью. А когда вернулся в первую, то оказалось, что бедные крестьяне добровольно вернули богатым их скотину. Стойла бедняков снова были пусты. Они не хотели получать то, что называли «чужим добром».

Николай Брандейс сообщил о состоянии дел, получил выговор и предписание силой обратить людей в новую веру. Он грозил им тюрьмой и депортацией. Но это не помогло. Приехал один из комиссаров и арестовал пастора — человека, которого Брандейс хорошо знал с детства. Брандейс просил освободить старика. Пастора приговорили к расстрелу. Брандейс провел казнь. Он скомандовал «Огонь!» на виду у всей деревни.

Едва стих треск ружей, как в сердце Брандейса впервые вселилось беспокойство. До сих пор он действовал в глухоте и онемении солдатского ремесла. Теперь же, когда труп пастора, умершего на коленях, лежал ничком перед выбеленным забором, на котором Николай ребенком так часто сидел верхом, и темно-красная лужица, постепенно расширяясь, растекалась по щелям между неровными камнями несколькими ручейками, — в эти минуты Брандейс переродился. Он снял шапку на виду у всего народа и перекрестился. Затем приказал похоронить тело на погосте. Потом подошел к комиссару и сказал ему, что уходит из Красной Армии. Тот посмеялся над ним и посоветовал посмотреть через пару дней — не исправятся ли бедняки. И лишь в надежде, что они этого не сделают, Николай Брандейс остался.

Он остался — и убедился, что комиссар был прав. Больше и речи не было о «чужом добре». Казалось, разом перевернулись все понятия. Богатые крестьяне стали покорными, а бедные — наглыми. Пастор соседней деревни убедительно проповедовал необходимость раздела имущества. Однако все эти перемены вовсе не успокоили Брандейса, а совсем сбили его с толку. Однажды вечером его охватило какое-то безумие. Им овладело представление, что край света — то место, с которого все должны броситься в бездну вечной ночи, — может быть совсем недалеко. Он отчетливо видел землю как диск, держащийся на шесте, почти как плоский гриб с зубчатыми краями. Достигнуть их стало его целью. Он вскочил на коня. Он скакал галопом на юг. И странным образом — он сам потом не мог вспомнить тот день — достиг моря. Ему удалось добраться до Константинополя. И лишь здесь к нему вернулся рассудок.

Но нет! То был не прежний его рассудок! Совсем другой Николай Брандейс с маниакальным рвением нищенствовал у домов и на улицах, выкрал бумаги у пьяного соседа в маленькой переполненной гостинице, где десять постояльцев спали в одной комнате, в обличии немого македонца, не понимавшего ни слова ни по-гречески, ни по-болгарски, нанялся кочегаром на корабль, с бесконечными приключениями под видом слепца добрался через Балканы, Венгрию и Австрию до Германии, получив поддержку Комитета по оказанию помощи беженцам, перед которым выдавал себя, по настроению, то за купца, то за полковника, то за генерала. Это был совсем новый Николай Брандейс. «Сколько тебя? Ты один?» — спрашивал он. «Меня — с десяток. Я был учителем, студентом, крестьянином, монархистом, убийцей, предателем. Я познал сытость, мир, голод, войну, тиф, беду, ночь и день, холод и жару, опасности и тихую жизнь. Но все это произошло со мной до моего рождения! Нынешний Николай Брандейс родился лишь несколько недель назад!»

Когда он решил так, ему было тридцать семь. Он назначил себе срок в пять лет. Через пять лет он хотел стать свободным человеком. С неумолимой систематичностью, которую он приобрел во время своего помешательства, рассудил он для себя следующее.

Итак, я — новорожденный, только что вступивший в жизнь. Что я должен делать в этом мире? Стоит ли жить в нем? Я свободен только в одном — снова его покинуть. Кажется, впрочем, что он обладает определенной привлекательной силой. Он будоражит мое любопытство. Едва ли он даст мне много нового знания. Однако отягощенному старым опытом не лишено приятности наблюдать, как его приобретают другие. Люди кажутся мне странными, так как в каждом я снова нахожу частицу прежнего, умершего Николая Брандейса. Они все еще живут идеалами, имеют убеждения, дома, школы, органы власти, паспорта; они патриоты и антипатриоты, милитаристы и пацифисты, националисты и космополиты. Я же — ничего из всего этого. У меня были отечества — они погибли. У меня были убеждения — они опорочены. Умер один пастор — и его смерть все проявила. Странно, что люди не верят в чудеса. Во все верят — только не в чудеса. Я пережил чудо. Но кто из всех тех, кто верит в идеи, так же пережил свою идею, как я — свое чудо?

Такой способ наблюдать и размышлять сулит мне немало удовольствий. Если я говорю себе, что в этом — смысл моей жизни, то этого уже достаточно, чтобы оправдать мое решение не уходить из мира, в который я только что пришел. Чтобы радоваться независимости, я должен стать совершенно независимым. При том, каков мир сегодня — а он интересует меня, что почти означает: он мне нравится, — чтобы быть свободным, нужны деньги. У меня два выхода: умереть или разбогатеть. Умереть я могу и будучи богатым; мертвец же разбогатеть не может. Итак, деньги!

Подобные рассуждения никогда еще не приводили человека к богатству. Николай Брандейс был исключением. Это рассуждение — и ничто другое — положило начало его капиталу. Кто может сказать, что управляет случаем? Возможно, случаем, который принес ему деньги, управляло это рассуждение Брандейса?

Случай же этот вполне обычен, и рассказать о нем следует лишь ради полноты повествования.

В Данциге Брандейс познакомился с русским эмигрантом, который проиграл деньги в сопотском казино и теперь думал, не продать ли бриллиантовое колье своей жены. Он просил Брандейса найти покупателя. Тот, однако, предложил знакомцу сделать еще одну, последнюю попытку.

— Заложите колье, — сказал он. — Отдайте мне половину. С нею я в Сопоте буду играть для вас. Если проиграю — останусь вам должен и, хотя сейчас у меня ничего нет, постараюсь этот долг вернуть. Если выиграю — десять процентов ваших денег мои.

Идя в игорный дом, он знал, что должен выиграть. В приступе суеверия Николай потребовал лишь десять процентов. Он играл и выигрывал. Когда выиграл третий раз подряд, ушел из казино. Заработанные десять процентов стали его первоначальным капиталом.

Непоколебимое равнодушие было гарантией его успеха. Да, иногда казалось, что непредвиденные прихоти его фантазии предугадывали непредвиденные пути добычи денег. Другие находили его ужасным. Он считал само собой разумеющимся, что такой человек, как он, решивший без всяких связей зарабатывать деньги с момента своего рождения — так называл он свое дезертирство, заработал и это недоверие. Он доказал, что богатыми становятся не по трезвому расчету, а по вдохновению. И прислушивался к каждому из своих озарений.