Жан Кавалье - Эжен Сю

Помолчав немного, дю Серр сказал Клодиусу:

– Я не хочу пользоваться дальше твоим заблуждением, Клодиус. Я выиграл заклад. Я доказал, что можно создавать пророков.

– Я в этом не сомневался! – воскликнул Клодиус с некоторой гордостью. – Я так ясно доказал это в моих записках, которые вручил тебе. А кто решил спор между тобой и дворянином де Вертейлем в твою пользу? Медицинский факультет в Монпелье?

– Хватай выше, Клодиус!

– Парижский факультет?

– Хватай выше!

– Лейденский, значит?

– Выше!

– Врач короля?

– О! В тысячу раз выше!

Ничего не понимая, Клодиус смотрел на дю Серра, в высшей степени изумленный.

– Какой же могущественный авторитет порешил спор между тобой и твоим противником?

– Опыт, Клодиус.

– Опыт?... Без сомнения, это так: средства, проверенные опытом, указаны в моих заметках. Но...

– Послушай, Клодиус, – прервал дю Серр доктора, со свойственным ему суровым и вместе насмешливым видом. – Мы знаем друг друга с детства, мы с тобой приятели. Обстоятельства тяжелы. Роковой час приближается.

– Приближается роковой час? Какой такой роковой час? – спросил Клодиус.

– Час... – После некоторого колебания дю Серр продолжал: – Ты сейчас узнаешь. Но коснемся немного прошлого. Заметил ты, что с отменой Нантского эдикта и в особенности со времени Рисвикского мира, преследования против всех нас, реформатов, разгораются более, чем когда-либо?

– Увы! Да, Авраам, я это знаю, хотя мое хирургическое искусство и опытность врача одинаково привлекают ко мне и католиков, и наших братьев. Несмотря на законы, запрещающие мне мою профессию, не стесняются прибегать к помощи еретика, когда они страдают. Поэтому я лично не могу жаловаться. Это довольно просто: я полезен всем без различия.

– А в этом-то ты и не прав, Клодиус, – с горечью заметил дю Серр. – В качестве верноподданного, ты обязан руководиться законом. Когда реформат обращается к тебе за помощью, ты обязан ему ответить: «Король запрещает мне оказывать вам помощь».

– Об этом и думать нечего. Клянусь тебе, по наружности невозможно отличить больного – католика, от больного – протестанта, – простодушно сказал Клодиус.

– Не беспокойся, вскоре тебе не из чего будет выбирать, – начал дю Серр с улыбкой, которая удивила доктора. – Но я продолжаю. Преследования удваиваются: наши священнослужители, умершие, как мученики, наказали нашим братьям переносить все со смирением и не восставать... разве тогда лишь, когда глас Божий призовет их к оружию устами пророков.

– Бедные священнослужители! Правда, они хотели вселить в наших братьев уверенность, что Господь их не оставит. Я видел Давида Жоржа в Ниме в тот миг, когда пламя заглушило его голос. Он еще говорил: «Со смирением переносите мученичество, братья мои: Христос не отрекся от своего учения. Без жалоб отдал он себя в руки палачей. Когда Спаситель захочет, чтобы его народ дал отпор своим притеснителям, Он возвестит, что время настало и призовет Израиль к оружию. До тех пор умейте страдать»...

Добрый Клодиус отер слезу.

– Но какой это будет чудный день, когда глас Божий призовет к оружию народ свой! – воскликнул дю Серр.

– Увы, Авраам! Ты прекрасно знаешь: времена чудес прошли, и Бог безгласен!

– О, ничуть! Ты сам заставил его говорить, ты сам, мой славный Клодиус, мой великий маг, мое Провидение в светлом парике, ты сам, мой Вечный Отец в коротком плаще! – крикнул дю Серр с дьявольской радостью.

Доктор с недовольным видом покачал головой и серьезно обратился к своему другу.

– Мы никогда не сходились с тобой в мнениях, Авраам. Я, может быть, не безусловно верующий; но я никогда не насмехаюсь над святыней.

– Я говорю с вами серьезнейшим образом, преподобный доктор Клодиус. Если я вас называю Провидением, то потому, что без вашего ведома вы сыграли его роль. Если я вас называю Вечным Отцом, то потому, что вы заставили Его говорить...

– Клянусь честью, ни слова не понимаю во всем этом.

– Я постараюсь быть ясным. Приняв решение не терпеть гонений, уверенный, что наше население восстанет не раньше, чем услышит глас Божий, зная, как и ты, что времена чудес прошли, и желая тем не менее, чтобы Святой голос призвал наших братьев к оружию, так как наше смирение не уменьшает жестокостей Людовика XIV, я придумал месяца три тому назад план, который и сообщу тебе. Придумал я его благодаря тебе, так как он явился следствием наших долгих разговоров о мозговом возбуждении.

– Я прекрасно помню этот наш разговор, – проговорил, все более и более удивляясь, Клодиус. – Это было в мою последнюю поездку в Женеву. Он касался письма Паскаля о духовидцах и исступленных.

– Совершенно верно. Наутро я отправился в Манд. По моему возвращению я солгал тебе: я рассказал, будто под влиянием нашей беседы побился об заклад с де Вертейлем, утверждая, что возможно на научных основаниях довести иное молодое воображение до пророческого исступления.

– Но в таком случае, Авраам, если все это было вранье, к чему же тебе послужили те записки о средствах добиться этого печального явления, которые я тебе дал? Я составил для тебя почти законченное сочинение о действительном и искусственном возбуждении, так как ты должен был ссылаться на эти сведения, побившись о заклад.

– Я соврал тебе, о, скромный и простодушный ученый, чтобы получить от тебя, не возбуждая подозрений, необходимые познания, способные послужить осуществлению моих замыслов. И я достиг своей цели, – проговорил дю Серр с горделивым волнением. – И теперь, видишь ли, мне так же легко заставить звучать в наших горах Божественный голос, как затрубить в рожок.

– Авраам, ты меня пугаешь! – сказал, побледнев, Клодиус.

Он начинал догадываться о страшной истине.

– Вот как я это сделал, – начал стекольщик. – По новому королевскому указу, все дети гугенотов должны быть заключены в монастыри для подготовки к отречению. Этот жестокий указ привел в отчаяние наших севенцев. Моя жена, которая всегда отличалась благотворительностью...

– Не найти женщины более богобоязненной и добросердечней! – прервал Клодиус.

– Моя жена, – продолжал дю Серр, – объездила в глубочайшей тайне, все наши приходы. Она предложила родителям, боявшимся лишиться своих детей, отдать их ей, обязуясь сохранять это в тайне. Они не поколебались отдать их нам: мы обязались воспитывать их в нашей религии; паписты, напротив, принуждали бы их к отречению. Но раз дети очутились в нашей власти, я пустил в ход твои редкие наставления, Клодиус. Они дали хорошие результаты. Вот почему я сказал тебе, что создаю пророков.

Добряк доктор смотрел на дю Серра с изумлением и испугом.

– Авраам, это невозможно, ты этого не сделал, – сказал он ему. – Ты не злоупотребил так безбожно наукой, в которую я тебя посвятил. Ты не произвел над Божьими творениями такого страшного опыта... Ты не...

– Молчи! – прервал дю Серр доктора. – Они поют свой вечерний псалом. Послушай их.

Действительно, тот же хор детских голосов, то же жалобное подземное пение, так сильно напугавшее Селесту и Габриэля, доносилось до собеседников.

– Если бы ты, как я, привык прислушиваться к их тону, – сказал стекольщик, – ты отличил бы среди них еще свежие и серебристые голоса сына и дочери старика Жерома Кавалье, жена и мать которого отбыли наказания на заборе. Он сам в настоящую минуту заключен в Зеленогорском монастыре. Его дети – два мои последних ученика.

– Твои последние две жертвы, Авраам!

Точно не слыша замечания доктора, стекольщик продолжал:

– Никогда не попадалось мне более послушных моему влиянию организмов; никогда еще не встречал я более мечтательного воображения, более склонного к скорби, более впечатлительного и пугливого. Только вот что странно. Напрасно старались мы научить их, как всех остальных детей, наиболее кровавым стихам из Св. писания. В своем болезненном возбуждении (они уже достигли припадочного состояния) они произносят только слова сострадания и утешения. И оба в эту минуту становятся ангельски-прекрасны.

Доктор порывисто встал, приложил руки ко лбу и с ужасом проговорил:

– Боже мой, Боже мой, не бред ли это? Не стал ли я игрушкой адского сна?

– Нет, нет, Клодиус, ты бодрствуешь. Но садись и удвой внимание.

Доктор, бросив на небо взгляд, полный отчаяния и грусти, бессознательно сел и оперся головой на руку.

– Все остальное просто, – проговорил дю Серр. – Я подверг всех этих детей особому образу жизни, соответственно подробным указаниям твоих заметок – продолжительному посту, лишению сна, совершенному уединению, нарушаемому только невидимыми и ужасающими голосами. Все это действовало на детское воображение. Несколько капель белены и опиума способствовали возбуждению. Тогда, в один прекрасный вечер, среди сверкающего облака и грохотанья грома, я, новый Моисей, прочел им из пророчеств Амоса: «из среды ваших детей я создал себе пророков». Я сказал им, что Господь сподобил меня дара Св. духа и что я имею возможность сообщать его другим. Я сказал им, что Господь отличил их, как наиболее достойных воспринять от меня этот великий дари распространить его среди Его народа. И вот – ужас, сверхъестественная обстановка, меня окружавшая, чувство гордости видеть себя избранными для такого святого предназначения помутили их разум. Я стал для них чем-то выше человека – грозным существом, посредником между Творцом и Его миром. Спустя некоторое время, им достаточно было меня видеть, чтобы впасть в болезненное возбуждение и бред, испытывая безграничный ужас. Когда они несколько успокаивались, жена моя заставляла их выучивать наизусть (читать они не умели) известные выдержки из пророков, в особенности из Апокалипсиса. Вскоре эти страшные видения превратились в действительность для их омраченных умов.