Полная история рыцарских орденов - Екатерина Монусова

После четырехчасового боя, когда вслед за русским «Евстафием» взлетел на воздух и подожженный им турецкий адмиральский корабль, турки укрылись в Чесменскую бухту (24 июня 1770 года). Через день в лунную ночь русские пустили брандеры (корабли-смертники, набитые бочками с порохом, смолой и зажигательными снарядами), и к утру скученный в бухте турецкий флот был сожжен. Еще в 1768 году по поводу только что предпринятой морейской экспедиции Екатерина писала одному своему послу: «Если богу угодно, увидишь чудеса». И чудеса уже начались, одно было налицо: в Архипелаге нашелся флот хуже русского, а об этом русском флоте сам Орлов писал из Ливорно, что, «если б мы не с турками имели дело, всех бы легко передавили». Но Орлову не удалось завершить кампанию, прорваться через Дарданеллы к Константинополю и вернуться домой Черным морем, как было предположено. За удивительными морскими победами на Архипелаге следовали такие же сухопутные в Бессарабии на Ларге и Кагуле…

Россия в той войне действовала в союзе с Англией и Данией. Но так называемые державы бурбонского двора – Испания, Франция и Королевство обеих Сицилий – отнюдь не обрадовались (кто бы сомневался?) присутствию в непосредственной близости русского военного флота и по возможности старались препятствовать достижению поставленных перед ним целей. В частности, они старались не допустить возможности России «разыграть мальтийскую карту», хотя Мальта и не считалась «козырной» в колоде стоящих перед русскими стратегических задач в Средиземноморье. Но многие историки утверждают, что именно там Россия желала разместить свою военно-морскую базу. В дипломатических хитросплетениях, конечно, не так просто разобраться. И при Павле I, особо пристрастном ко всему, что связано с Орденом госпитальеров, такой вопрос возникал. Но нет ни одного документального свидетельства, что такая цель ставилась в годы правления его матери.

Во время русско-турецкой войны российский флот базировался в Эгейском море на острове Парос, чтобы держать под контролем вотчину своего врага – Восточное Средиземноморье. И когда на Государственном совете в ноябре 1770 года граф Алексей Орлов докладывал об итогах первых двух лет войны, он подчеркивал выгодное положение не Мальты, а именно островов Греческого архипелага, с которых «можно получать все пропитание». Более того, через несколько месяцев, в том же Государственном совете, при обсуждении условий заключения мира с Турцией Орлов категорично выступил против желания Екатерины II приобрести в собственность России один из островов архипелага в качестве базы для военного флота. Он аргументировал это тем, что «из-за него продолжится война с турками и Россия вовлечется в распри с христианскими государствами. Причем, в архипелаге нет острова, гавань которого не требовала бы сильных укреплений и средств для его удержания. Укрепления эти будут стоить больших денег, которые не возродятся торговлею, ибо торговля так же выгодно может производиться Черным морем в Константинополь». Императрица ответила, что «приобрести остров она желает более для того, чтобы турки всегда имели перед глазами доказательство полученных Россиею над нею преимуществ и потому были бы умереннее в своем поведении относительно ее. С другой стороны – для восстановления нашей торговли там и также для доставления пользы нашему мореплаванию. Однако она не хочет, чтобы эти ее желания были препятствием к заключению мира».

Увы, Россия так и не стала обладательницей территории ни в Эгейском, ни в Средиземном морях. Екатерина даже серьезно намеревалась воплотить свою идею в жизнь и искала поддержки в этом других государей. В русско-турецкой войне еще не была поставлена точка. И 19 января 1771 года она обратилась к прусскому королю Фридриху II: «Остров, требуемый мною в Архипелаге, будет только складочным местом для русской торговли. Я вовсе не требую такого острова, который бы один мог равняться целому государству, как, например, Кипр или Кандия, ни даже столь значительного, как Родос. Я думаю, что Архипелаг, Италия и Константинополь даже выиграют от этого склада северных произведений, которые они могут получить из первых рук и, следовательно, дешевле». Ее поддерживал и боевой адмирал Спиридов, чьи корабли уже базировались на Паросе. Правда, его рассуждения, возможно, в преддверии мира, были совсем не адмиральские. «Ежели бы, – писал адмирал, – англичанам или французам сей остров с портом Аузою и Антипаросом продать, то б, хотя и имеют они у себя в Мидетерании свои порты, не один миллион червонных с радостью бы дали».

Впоследствии вопрос о передаче России одного из островов Греческого архипелага все же ставился на мирных переговорах с турками. Однако, вполне ожидаемо, натолкнулся на яростное сопротивление и, в итоге, с повестки дня был снят…

Но еще задолго до объявления мира Россия продуманно выстраивала против врага «второй фронт», дипломатический. На одном из кораблей эскадры адмирала Спиридова, вошедшей в Средиземное море, находился человек, державшийся особняком и к экипажу отношения не имевший. Происходил он из древней венецианской знати, но находился на службе в Министерстве иностранных дел Российской империи. Это был маркиз Кавалькабо, ставший с января 1770 года первым российским поверенным в делах на Мальте. От «первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел» графа Никиты Ивановича Панина он получил подробные инструкции, в которых были даны указания «вручить Гроссмейстеру (Великому магистру) два письма Императрицы и стараться склонить его к вооруженному содействию России против Турции, выставляя на вид, что Орден Святого Иоанна Иерусалимского в самых обетах своих объявил постоянную войну неверным».

Легко, конечно, сказать «склонить». И Никита Иванович, и сама Екатерина II хорошо понимали, какая это непростая задача. «Языки, состоящие из подданных Бурбонских домов, – инструктировал далее Панин, – потребуют осмотрительности с вашей стороны. Вы разъясните им со всей осторожностью истинные причины войны, представляя их лишь временным настроением их двора, увлеченных Министром (французским руководителем МИД герцогом Шуазелем. – Е. М.), действующим так из личных видов и, может быть, принужденным так действовать, чтобы стать необходимым. Вы заметите при том, что большое расстояние, разделяющее оба государства, делает невозможным какие-либо непосредственные столкновения между ними, и что Франция, в прежних войнах Турции со своими естественными и исконными врагами, держала себя с приличными для такой нации достоинством и деликатностью…»

16 января 1770 года маркиз Кавалькабо вручил Великому магистру Маноэлю (Эммануилу) Пинто де Фонсека свои «верительные грамоты» – два письма российской императрицы. В одном из них Екатерина выражала благодарность Гроссмейстеру за радушие, что было оказано ее морским офицерам, посланным на обучение. Во втором – просила оказать такой же благосклонный прием прибывшей эскадре и маркизу Кавалькабо. Россия со своей стороны будет за это помогать Ордену в его экспедициях. И хотя Пинто был португальцем, а не французом, от которых граф Панин опасался противодействия, расчет русских дипломатов все-таки не оправдался.

Великий магистр созвал капитул, чтобы изложить ему предложения русской императрицы. А тот, в свою очередь, назначил для подробного рассмотрения специальную комиссию. Намеренно так произошло или нет, но возглавил ее явно не симпатизирующий России вице-канцлер Магаленц. Не прошло и суток, как Пинто получил от него, а затем вручил российскому поверенному весьма дипломатичное ответное послание Екатерине II. Из него ясно следовало, что Орден в военных экспедициях против Турции Россию поддерживать не будет. «Если бы нам можно было следовать одному влечению сердца, – деликатно объяснялось в письме, – то мы естественным движением души, без рассуждения, с радостью воспользовались бы случаем, который кажется нам вполне сообразным с нашим статусом, но нас удерживает то, что державы решили сохранить строгий нейтралитет, что мы видим из их распоряжений ко всем портам и, в частности, портам Сицилии, которой мы обязаны оказывать особое внимание, а еще более в положительных представлениях, сделанных Вашему преимуществу, держаться той же политики».

Сей образец дипломатичной витиеватости Великий магистр постарался скрасить большим обедом, устроенным в честь маркиза Кавалькабо. Но в беседе с ним дополнительно подчеркнул невозможность ведения орденом боевых действий на стороне русских. Флот на стоянку и ремонт, однако, принимать согласился, но не более четырех кораблей одновременно…

Как и предсказывал Панин, рыцари из влиятельного французского языка начали активно интриговать против российского посланника. И жизнь его в первые годы на острове была совсем не сахар. Он откровенно жаловался в посылаемых в Санкт-Петербург депешах на вседозволенность французам. «Здесь царствует анархия, – писал Кавалькабо. – Гроссмейстер приказывает, а французы его не слушаются; но он не может ни наказать их, ни даже сделать им замечание, потому что он, во что бы то ни стало, все спускает этой нации».