Хороший ученик - Amargo

— С ума сойти! Близнецы? — Поттер в восторге хлопнул ладонями по коленям.

— Нет, не близнецы, просто двойняшки. Слушай, может, вернемся к делу?

Гарри без возражений взял телефон и вновь посмотрел на включившуюся картинку.

— Ладно, что мы имеем… — проговорил он. — Твой сын нарисовал чары, которые нельзя увидеть. Может, он о них слышал? Ты кому‑нибудь их описывал?

— Да, я говорил о них с Мэй, но это было давно, в училище, когда мы только познакомились. И она точно не станет рассказывать семилетнему ребенку, что его папа похож на дурной призрак.

— Значит, ее зовут Мэй… — улыбаясь, начал Гарри, но тут же состроил серьезную физиономию. — Тогда объясни, каким боком тут Риддл. Я не возражаю, просто пытаюсь разобраться. Интуитивно связь есть, но по факту я не понимаю, как это возможно.

— Я тоже не понимаю. Хотя десять минут назад ты говорил, что видел его в образе ребенка.

Поттер взглянул на меня с подозрением.

— Имеешь в виду реинкарнацию? Вообще‑то я в нее не верю.

— Зря не веришь, но я имел в виду не это. Считается, что поврежденная душа не способна воплотиться, но на самом деле мы не знаем, на что она способна. Душа бессмертна и даже в усеченном виде как‑то где‑то существует. Никто не умирает до конца. Даже магические портреты хранят тени умерших.

Гарри отчего‑то напрягся, но молчал, и я продолжил:

— Есть еще кое‑что. Мой сын — необычный ребенок. У него особый склад ума, и ведет он себя не как другие дети. Дочери полагают, что такое поведение похоже на форму аутизма, но я не считаю его больным. И не потому, что он — мой сын, а я такой вот упертый слепец, — добавил я, видя, как на лице Поттера проступает сочувственное выражение. — Да, у него есть черты, которые заставляют так думать, но это только внешнее сходство. Основание под этим другое. У него бывают видения, очень странные сны, иногда он предсказывает будущие события… в общем, много разных необычных мелочей. Аутические черты — не проявление болезни, а компенсация психики за такие способности. У него какая‑то непонятная внутренняя жизнь, и это… — я указал на телефон, — очень сильно меня тревожит. Не знаю, но возможно то, что осталось от Риддла, каким‑то образом вступило с ним в контакт.

Сочувствие с лица Поттера никуда не делось, но теперь оно явно относилось к моему душевному здоровью.

— Нет, Линг, Риддл тут не причем, — сказал Гарри таким тоном, словно я был буйным, и меня следовало успокоить. — Если твой сын способен к тонкому восприятию, он мог почувствовать чары — их же не обязательно видеть глазами. Может, сначала он их бессознательно воспринял, а потом увидел во сне?

— На мне полно следов от разных от заклинаний, гораздо более заметных и красочных. А эти почти мертвы, их едва видно. Но нарисовал он именно чары Метки.

По дому разнесся громкий перелив дверного звонка. Мы переглянулись.

— В принципе, у меня всё, — произнес я. — Спасибо за то, что рассказал. Правда спасибо. Мне теперь есть от чего оттолкнуться.

Поттер взглянул на стеклянную коробочку и с неожиданной горечью проговорил:

— Ты прав. Ничто не исчезает навсегда. И никто до конца не умирает. Держи меня в курсе твоих дел, потому что теперь они и мои тоже. Но камень забери. Мне он не нужен, и тебе не советую. Спрячь куда‑нибудь подальше, чтобы никто не нашел.

Я махнул палочкой, и камень вернулся в карман куртки. Гарри встал, я поднялся следом. Мы молча спустились на первый этаж, и я повернул к выходу. Снизу, с кухни, доносились голоса, стук посуды и смех. Поттер не останавливал меня и проводил до двери. Когда я оделся и собрался прощаться, Гарри проговорил:

— Я никому не скажу о твоих детях.

— Спасибо, — ответил я. Мы пожали друг другу руки, и я покинул дом.

На улице шел дождь, и я скорее аппарировал на базу Легиона. Здесь было холодно, но не так сыро, как в Лондоне. Я сдал камень в хранилище вещдоков, где Шварц уже зарезервировал место для возможных доказательств по делу о нападении на школу. Камню присвоили четвертую, не слишком высокую категорию опасности — крестраж был мертв, а вызов призрака прошлого вряд ли мог причинить кому‑то вред. Вернувшись домой, я наскоро перекусил и сел писать Тао письмо с предложением навестить меня в выходные.

Тао приехала, уехала, а я знал столько же, сколько и раньше. Проводив ее на вокзал и отправив обратно в Египет, я аппарировал домой, испытывая смешанные чувства. Всё, что мне удалось забыть за долгие годы, вернулось с новой силой, объединившись с накопленными знаниями и опытом. Я давно не считал свою историю трагической, зная по–настоящему трагические судьбы, но сейчас, услышав рассказ Поттера и увидев портрет Снейпа, уже не мог сравнивать себя с другими.

Я считал, что предал своего учителя. Сетования на коварство или хитроумие Дамблдора служили только оправданием собственного малодушия и интеллектуального несовершенства. Ссылки на возраст тоже не играли роли: подростком я был достаточно умен и смел, но в один–единственный раз проявил послушание — и послушал не того. Все эти годы неправильный выбор в час битвы лежал на мне тяжелым бременем, и я не надеялся его искупить. Здравый смысл подсказывал, что чувство вины иррационально и заменяет собой ощущение утраты, но мне казалось, поступи я тогда иначе, и всё сложилось бы по–другому. История Гарри, услышанная сейчас, а не раньше, в те времена, когда я не был готов ее воспринимать, добавила в мое сердце печали и сомнений.

Я не заметил, как Мадими покинула свое гнездо и заползла на кровать. Со дня, когда я унес камень из дома, она почти не говорила, но больше я за нее не тревожился. Змея просто отсыпалась и восстанавливала силы.

— Грустишь?

— Думаю.

— И о чем же? — поинтересовалась Мадими, забравшись ко мне на колени.

— О хитроумии и рисках.

Мадими склонила голову с совсем человеческим удивлением на мордочке.

— Поделись, — предложила она.

— Может ли великий колдун искренне совершить глупую ошибку?

Немного подумав, Мадими ответила:

— Вряд ли.

— Значит, глупая ошибка совершается великим колдуном намеренно?

— Если выбор таков, то да.

— Это слишком сложно, — я покачал головой. — Слишком высок риск.

— Расскажи.

— Когда я учился в школе, ее директор попросил меня поучаствовать в поисках одного артефакта. Он знал, что на артефакте смертельно опасные чары, но все равно использовал его, хотя прежде планировал уничтожить. Чары подействовали, он едва не умер, но я был рядом и уничтожил артефакт. В тогдашней войне это автоматически ставило меня на сторону директора, поскольку та вещь, скажем так, принадлежала его врагу. Вопрос: директор действительно сглупил или был хитроумен?