Мое чужое лицо - Ника Муратова

Сабину он вынудил сменить место аспирантуры, подыскал ей другого руководителя в другом НИИ, сделал все, чтобы не видеть ее. Он, конечно, встречал ее еще несколько раз, знал, что она вышла замуж, видел ее с беременным пузом, а потом… Потом она исчезла с горизонта вовсе, ушла в декретный отпуск, звезда ее потухла для него окончательно. Вся его энергия вновь направилась в русло открытий и рискованных экспериментов.

Он работал над пересадкой тканей, добиваясь все больших и больших успехов. Больные после его лечения забывали о том, что когда-то их тела покрывали уродливые келлоидные рубцы, любуясь практически стопроцентно восстановленной гладкой кожей на месте ужасающих ожогов. Пересадка кожи от доноров давала фантастические результаты и Булевский возлагал на эти опыты большие надежды. И вот, когда журавль в небе пойман, когда слава находится перед ним на блюдечке с голубой каемочкой, только протяни руку и возьми ее, его пациентка запрещает ему раскрывать тайну эксперимента! Это было убийственно. Из-за дурацких комплексов лишать мир такого открытия? Лишать его, Булевского, славы? Нет, не мог понять профессор женскую логику. Слишком все сложно и запутанно. И ведь против не пойдешь. Нарушений-то много сделано, всякий сможет подкопаться и подвергнуть сомнению «чистоту эксперимента». Придется уповать на то, что Дормич изменит свое мнение и встанет на его сторону.

Несколько дней Альбина провела в обществе психолога. Анна Себастьяновна Полевая работала в ожоговом центре года четыре, но с таким случаем никогда не сталкивалась. Ей доводилось работать по большей части с людьми, которым приходилось жить с уродливыми шрамами, или с поврежденными частями тела. Но такое она видела впервые, недаром профессор предупредил её, что случай уникальный, тянет на мировое открытие, но пациентка сложная, избалованная прежней жизнью. Дабы информация об эксперименте Булевского не утекла за пределы клиники раньше времени, он допускал к Дормич лишь своих проверенных людей, о её состоянии знал очень узкий круг людей. Анна Себастьяновна, одна из избранных профессором, конечно, была наслышана о Дормич и едва совладала со своими эмоциями, когда увидела её новый облик. Если бы она встретила её, как Катерину Лаврентьеву, она, несомненно, нашла бы миллион доводов по поводу того, что внешность — это то, как воспринимает себя человек, все зависит от собственного мироощущения и уверенности в себе и прочие известные истины. Но тут… Психолог мысленно поставила себя на место Дормич, чья карьера, да и вся жизнь, была обусловлена в первую очередь её красотой. Заплатить потерей своего главного козыря за то, чтобы остаться в игре под названием жизнь должно быть психологически безумно сложно. Будь пациентка ординарной личностью до трагедии, ей бы сейчас было намного легче смирится с новым обликом, пусть даже менее симпатичным, чем прежний. На взгляд Анны Себастьяновны, новое лицо Альбины отнюдь не было уродливо само по себе. Разве что в сравнении с истинным лицом Дормич…

Словом, Полевая прекрасно понимала проблему Альбины и про себя ругала на чем свет стоит Булевского за поспешность. По её мнению, прежде, чем показать Дормич её новый облик, надо было провести тщательную подготовку. Теперь же расхлебывай её состояние. Но Анна Себастьяновна сделала все, что могла. Шаг за шагом они проходили с Альбиной все возможные варианты, все возможные исходы, проходили переоценку взглядов, приспосабливали Альбину к реальной возможности жить. Они даже сблизились — из всего персонала Альбина воспринимала только её.

— Красоту твою ведь уже не вернешь в любом случае, как это ни печально, — говорила психолог, — но если между двух зол выбирать лучшее, то, согласись, ты как раз получила тот самый лучший вариант. Может, стоит тебе попробовать пожить с этим, прежде чем концентрироваться на суициде? Конечно, все будет не так, как прежде, но, возможно, все окажется не так плохо?

— Знаешь, Анна, иногда я желаю, чтобы вместе лицом мне поменяли и мозги, и память и всю прошлую жизнь. Я любила красивую жизнь, красивую одежду, поплавать в море, покачаться на волнах, поваляться на теплом песочке. У меня были возможности обеспечить себе эту жизнь. У меня было столько желаний и планов, была уверенность в завтрашнем дне и даже в своем благополучии через пять-десять лет я была уверена. А сейчас я не только не уверена в следующей минуте своей жизни, я даже не уверена, хочу ли я этой дополнительной минуты, понимаешь?

— Ты похожа на боязливого птенца, который, еще не пробуя летать, уже боится неба.

— Да какого неба, Анна? — с горечью воскликнула Альбина. — О каком небе ты говоришь? Небом было моя прежняя жизнь. А то, что теперь — это уже не небо, а вязкое болото.

— Ты не права. Ты отрицаешь то, чего не знаешь. Откуда такая уверенность, что у тебя не получится новая жизнь?

Альбина пожала плечами. По её мнению, тут не надо было быть провидцем, чтобы понять это.

— Знаешь, в чем разница между моими мечтами тогда и сейчас?

Анна покачала головой.

— В том, что сейчас у меня осталось лишь одна реальная мечта — чтобы люди, знающие меня, при встрече улыбались. Улыбались не потому, что им любопытно поглазеть на меня, как на обезьянку в цирке, а потому что им небезразлично то, что внутри меня. Чтобы, когда наши глаза встретились, я увидела в них не жалость, не издевку, не злорадство, а искреннюю человеческую дружескую улыбку. И страх, что я никогда не увижу этого, сковывает меня со страшной силой.

— Пока ты не дашь себе шанс, ты никогда не узнаешь, исполнима твоя мечта или нет, — сказала Анна Себастьяновна, с трудом подавляя комок в горле. — Возможно, ты утрируешь жестокость людей.

После долгого перерыва, Альбина вновь начала переживать свои погружения в странный мир. Правда, теперь это происходило не так часто и не вызывало такие отрицательные эмоции, как раньше, но все же видения вернулись. Она вновь видела себя со стороны, вновь оценивала себя, заново переживала свои разговоры и поступки, по-прежнему не любила свое тело. Это было даже забавно, при таком внутреннем отторжении своей оболочки, так цепляться за её прежни вид в реальности! Не поддавалось никакой логике.

В снах появилась новая деталь. Очень странная. Альбина представала перед собой с пугающе пустым пятном вместо лица. При этом она прекрасно осознавала, что это она, но лица не было. На его месте ничего не было. Темно-серая расплывчатая пустота. Такой она казалась себе совсем чужой. Второе «я» уже не презирало её, оно просто отдалилось, отстранилось и трансформировалось в нейтрального наблюдателя. Эмоций в видениях стало намного меньше, забывать о них стало намного проще. И куда легче было не сосредотачиваться на них, проводя дни с Анной.