Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна - Артур Миллер

— Ага, — говорила тогда она, — и теперь он когда-нибудь наконец решится посмотреть на меня.

Лицо Адели под коротко подстриженными волосами и челкой здорово напоминало восточную маску — черные глаза и широкие скулы плюс привычка постоянно щуриться; у Марка лицо было вытянутое, лошадиное, и густые курчавые волосы; смеялся он как-то неохотно и смущенно, не считая тех дней, когда он, в отчаянии бормоча что-то себе под нос, уверял, что желудок у него опять трагически не в порядке или что сердце сместилось куда-то не туда. И все же, как бы они ни отгораживались от всего стеной иронии, оба могли проявить достаточную наивность, чтобы позволить себе увлечься какими-нибудь новыми идеалистическими прожектами, направленными на социальные улучшения, но по крайней мере не ввязывались в них напрямую, а соблюдали некую дистанцию. Сидя в городском офисе на Лонг-Айленде и поглощая ленч, он обычно читал «Нью рипаблик»[17], но частенько заглядывал и в «Нью мэссиз»[18], запивая все это молоком, а иной раз просматривал и «В поисках утраченного времени» на французском, который любил всего лишь чуть больше, чем свою музыку. Они летели в Порт-о-Пренс в шумном салоне лайнера «Констэллейшн» компании «Пан-Американ», и оба при этом всячески старались избавиться от нехорошего предчувствия, что это путешествие обречено стать еще одним звеном в цепочке их ошибок.

Дом Лили О'Дуайер, законченный строительством год назад, нависал над гаванью Порт-о-Пренса подобно бетонному гнезду, прицепившемуся к скале. Спроектированный миссис Пэт О'Дуайер и ее зятем, Винсентом Бридом, в духе Фрэнка Ллойда Райта[19], но в ее собственной интерпретации, дом притягивал к себе все ветры, и они свободно разгуливали по всем его огромным комнатам, влетая в открытые окна. В данный момент миссис Пэт была полностью погружена в перипетии партии в покер с англиканским епископом Таннелом, коммандером Банцем с американского тяжелого крейсера, стоящего на якоре в гавани, и шефом местной полиции Анри Ладрэном. Вокруг них расстилался огромный восточный ковер, доходящий до самых белых стен, увешанных картинами — один Клее[20], один Леже[21] и полдюжины ярких полотен гаитянских художников — самое последнее подтверждение вкуса и проницательности миссис Пэт, поскольку цены на них взлетели до самых небес после того, как она начала их покупать, и задолго до того, как гаитянские художники начали их продавать. Она быстро, в тот же вечер, прониклась симпатией к Адели, поскольку та вполне разделяла ее злобное отношение к правым конгрессменам и членам Республиканской партии в целом за инспирированную ими нынешнюю охоту на «красных» в правительственных учреждениях, что, по ее мнению, было гнусным и лицемерным поношением всех приверженцев Нового курса Рузвельта, а также за то, что именно к этой партии принадлежал печально известный сенатор Маккарти.

Джимми П. заранее рассказал Левинам о миссис Пэт, еще до их отъезда из Нью-Йорка. Начав в качестве социального работника в Провиденсе, штат Род-Айленд, она очень скоро пришла к выводу, что ее подопечным, в большинстве католикам, более всего нужны презервативы, которые в те времена продавались только из-под прилавка, да и то лишь там, где не были запрещены законом. Начав с того, что целыми коробками возила этот товар из Нью-Йорка, где покупала его оптом, она доразвилась до того, что превратилась в их распространителя, а в конце концов завела целую фабрику для их производства, заработав в итоге огромное состояние. Приехав отдыхать на Гаити, она быстро поняла, что здесь в этом приспособлении нуждаются еще больше, и построила еще одну фабрику, на сей раз бесплатно раздавая большую часть продукции различным бесприбыльным благотворительным организациям. Сейчас, приближаясь к восьмидесятилетию, миссис Пэт была по-прежнему хороша собой, с разлетающимися серебряными волосами и спокойным, как вода в пруду, взглядом ярко-синих глаз, и вела жизнь, в основном заключавшуюся в попытках убедить людей всегда говорить по существу дела. Нетерпение заставило ее отречься от католицизма и примкнуть к последователям христианской науки, которую она интерпретировала как опору на собственные силы, демонстрируя таким образом свои предпринимательские устремления и, в более широком смысле, свою цель — создание социалистического общества, которое обо всех заботится.

Лили, ее дочь, растянулась в шезлонге, стоявшем возле карточного стола, и читала «Таймс» трехдневной давности.

— Джин Коре вчера видел на улице Шарля Лебайе, — сказала она. Потерпев полное поражение в битве с лишним весом, Лили носила широкие, развевающиеся белые одеяния и просторные платья. На ее руках позвякивали оловянные браслеты местного производства. Тут она заметила, что рядом появился одиннадцатилетний Питер, ее ребенок от первого брака с нью-йоркским театральным критиком и законченным алкоголиком, и она не могла не подумать о том, что он унаследовал от отца эту ненавистную ей ирландскую черную меланхолию, но также — красоту и элегантность. Питер, в грязных светло-коричневых шортах и босиком, набивал рот вишнями с блюда с фруктами и не собирался снизойти до того, чтобы ответить на ее приветствие. «Он издевается надо мной, — подумала она, — за то, что я лишила его отца».

Миссис Пэт с трудом оторвалась от карт:

— Видела Лебайе? Комиссара?

— Да.

— Но он же, кажется, умер с неделю назад.

— Умер.

Карточная игра остановилась. Винсент и Левин вошли с балкона, чтобы лучше слышать, и все игроки повернулись к Лили.

— Коре сам видел, как его выносили в гробу, и потом присутствовал на его похоронах.

— Откуда ему знать, что это был Лебайе?

— Да он его всю жизнь знал. Говорит, что хотел подойти к нему на улице, но тот просто прошел мимо. Его в зомби превратили, так он говорит.

— А что такое зомби? — спросила Адель, оборачиваясь к Винсенту, который, будучи черным с Ямайки, должен был это знать.

— Это что-то вроде раба, — сказал Винсент. — Тут утверждают, что могут оживить мертвеца, забрав себе его дух, поэтому он потом делает все, что пожелает похититель духа.

— А на самом деле что это такое? — спросил Левин, нависая над карточным столом и нащупывая указательным пальцем яремную вену, чтобы проверить пульс.

— Не знаю. Думаю, они, вероятно, накачивают жертву наркотиками и делают вид, что хоронят ее…

— Коре клянется, что видел, как его предали земле, — заметила Лили.

— Он мог видеть, как земле предали гроб, моя милая, однако… — отозвался Винсент.

— Здесь действительно происходят некоторые весьма странные вещи, — вмешался епископ. Все обернулись к нему как к человеку, имеющему самый большой опыт общения с гаитянами, поскольку он сумел обратить некоторых в свою веру, а также способствовал развитию в стране современной живописи и литературы. Беленные известью стены его большой церкви были сплошь покрыты свеженаписанными картинами. С розовым лицом в форме дыни, он являл собой приятное зрелище, свидетельствующее о его полной некомпетентности в чем бы то ни было, но он не раз укрывал у себя революционеров и оставлял в дураках людей с оружием, которые их разыскивали.

— Я вовсе не уверен, что при этом используют наркотики, — сказал он. — Они как-то умеют добираться до сути вещей, понимаете… То есть это больше напоминает глубокий гипноз, что и позволяет им докопаться до самой сущности человека.

— Но они же не могли действительно его зарыть, — возразил коммандер Банц. — Он бы там задохнулся. — Черноволосый, с безукоризненным профилем, в белом военно-морском мундире со стоячим воротником, идеально облегающим шею, он гораздо более напоминал воинственного священника, чем епископ с его избыточным весом. Патриотично не соглашаясь со всем, что миссис Пэт полагала насчет нечестных империалистических маневров США, Банц тем не менее почитал ее как потрясающую, великую женщину и считал элегантной загадкой, которая только и ждет, чтобы ее разгадали. В любом случае этот дом был единственным местом на острове, где он чувствовал себя желанным гостем.

— Если только они не умеют как-то замедлять его обмен веществ, — добавил Винсент. — Правда, я в это совершенно не верю.

Шеф полиции Ладрэн, коротышка весом в двести девяносто фунтов, чье брюхо начиналось, кажется, сразу под нижней челюстью, был здесь единственным гаитянином. Он довольно рассмеялся:

— Ерунда все это. На свете множество похожих людей. Буду — это религия, такая же, как все другие, за исключением того, разумеется, что в ней больше магического. Вы лучше вспомните про евангельские пять хлебов и про хождение по воде.

Разговор перешел на магию, игра возобновилась, Лили снова обратилась к газете. Винсент и Левин вернулись на балкон, где уселись рядышком лицом к гавани. Винсент, единственный чернокожий, с которым Левину выпало поговорить с тех пор, как он в колледже бросал мяч в корзину, произвел на него большое впечатление. Он уже знал, что этот мощный малый происходит из бедной семьи, но сумел получить научные степени в Оксфорде и в одном из шведских университетов, а теперь возглавляет ооновское агентство, занимающееся восстановлением лесонасаждений в странах Карибского бассейна. Левин радовался тому интересу, какой проявляет к нему Винсент, а также восхищению, с каким тот относится к Прусту.