Божьи яды и чертовы снадобья. Неизлечимые судьбы поселка Мгла - Миа Коуту

— Вот я спрашиваю себя, доктор, неужели вы не задавали себе вопроса: чем занималась молодая, красивая женщина, ожидая мужа годами, когда каждый год за сто?

— Не знаю, дона Мунда. И чем же эта женщина занималась?

Мунда осуждающе качает головой. Доктор наверняка задавал себе вопрос, и чем это занимался Бартоломеу в своих странствиях по миру. С завистью воображал себе его любовные похождения: в каждом порту привет-прощай.

— Но ведь и у меня, если, конечно, вы обратили внимание, есть тело.

— Обратил, — с трудом выдавливает он.

— Женщины не ждут так терпеливо, как вы, мужчины, воображаете.

— И с кем же вы «не ждали», дона Мунда?

— Вы не поверите.

— А вы скажите.

— Не могу.

— Теперь придется.

— Тогда признаюсь: я изменяла Бартоломеу со своим злейшим врагом.

— И кто же это?

— Алфреду Уважайму.

— С Уважайму?

— Тогда его так не распирало от важности, как сейчас. Он был совсем другим.

— И когда же вы перестали встречаться?

— Когда он в самом разгаре любви вдруг назвал ее имя.

— Чье?

— Деолинды.

— Простите, не верю. Вы же говорили, что это было с вашим мужем.

— Вы ошиблись.

— Нет, вы говорили. Вы утверждали, что ваш муж в самый интимный момент, как будто во сне, проговорился о Деолинде…

— Я никогда этого не говорила.

— Говорили. Вы говорили, что перестали спать с ним, после того как у него вырвалось ее имя.

— Я не о Бартоломеу говорила. Я говорила об Уважайму. Это он назвал имя Деолинды.

Дело было так: Мунда и Уважайму тайно встречались до того рокового дня, когда она внезапно прозрела и поняла, что спит с любовником своей дочери. И именно тогда она смогла осознать, насколько погрязла во лжи. Но вместо того чтобы винить Уважайму, она обрушила свой гнев на мужа. Ей казалось, что именно Бартоломеу заслуживает наказания.

— С тех пор я перестала спать с ним.

Врач уходит. Теперь он убежден, что вокруг него давно уже плетется густая паутина лжи. Как бы Мунда ни клялась, что все это правда, слишком уж замысловата интрига при столь малом количестве персонажей.

— Вы смотрите на Мглу, и вам кажется, что здесь полно народу. Но нас, мулатов и ассимилированных негров, по пальцам можно пересчитать.

Их так мало, у них общие, часто постыдные, тайны, общая неприкаянность и сиротство. Культура, которая их взрастила, осталась далеко, в другом времени, в другой вселенной. Ложь — единственное лекарство от одиночества и покинутости. Как говорит Мунда, только смертный грех может излечить от недуга жизни.

Глава шестнадцатая

Медпункт. Сидониу Роза моет руки, уставившись в пространство, не замечая переполоха, царящего за окном. Он только что оказал первую помощь Администратору Уважайму. Менее часа назад глава администрации был доставлен в медпункт в критическом состоянии. Вначале Сидониу опасался, что это очередной случай менингита. Потом пересмотрел диагноз: судя по симптомам (обильное слюнотечение, тошнота, неконтролируемое потоотделение), чиновник съел ка-кую-то отраву.

— Поезжайте кто-нибудь рядом с ним, придерживайте его на ухабах.

Уважайму лежит без чувств на заднем сидении микроавтобуса, на котором ему предстоит отправиться в город, в больницу; его до сих пор время от времени сотрясают конвульсии, глаза вылезают из орбит. Ирония судьбы: человек, который не хотел потеть, обливается потом.

— Он выживет, доктор?

Голосу вторит эхо в каморке, где переодевается врач. Та, что задала вопрос, похожа на девочку, почти ребенка. Но потом Сидониу узнает ее: это Женуля, крошечная супруга Уважайму, слишком хрупкая для первой леди. Понятно, почему ей дали такое имя: она не более чем жена.

— Муж принял слишком много тех порошков, которые вы велели ему пить…

— Каких порошков?

— Тех толченых кореньев, которые вы ему вчера прописали. Против потливости.

Врач молчит. Онемел от ярости. Кто-то воспользовался его именем, чтобы всучить отраву Уважайму. Не простившись с Женулей, он чуть ли не бежит знакомой дорогой к дому Одиноку. На бегу бормочет, ни к кому не обращаясь: Администратор отравлен, когда заговорят о покушении, всплывет имя врача. Срочно надо повидаться с доной Мундой! А вот и она, в дверях, одетая в траур.

— Куда это вы, дона Мунда?

— Иду выразить соболезнования доне Женуле.

— Уважайму еще не умер.

— Для меня он уже покойник.

Дона Мунда гордо шествует по улице, делая вид, что не слышит португальца, умоляющего ее вернуться. В черном с головы до ног, стройная, она семенит мелким шагом: кажется, что пяток у нее больше, чем каблуков. Врач спешит за ней, хватает ее под локоть. Требует, чтобы она вернулась домой. Мунда не сопротивляется и даже льнет к врачу, который чуть ли не волоком тащит ее к дому.

— Вы со мной танцуете, доктор?

— У меня к вам один, но очень серьезный вопрос: кто отнес ядовитые порошки Уважайму?

— Войдемте в дом, доктор. Там и поговорим. А то вы сам не свой.

Они идут под руку, будто супруги, возвращающиеся с вечеринки. Как только дверь за ними закрывается, португалец приступает к допросу:

— Так, смотреть в глаза! Отвечайте: вы отравили этого человека?

— Уважайму не человек.

— Будь я проклят! Вы мало того что совершили преступление, так еще и меня подставили!

Врача не узнать. Он уходит, хлопнув дверью, и бредет по улице, задрав локти и сцепив пальцы на затылке. Если кто-нибудь наткнется на него сейчас, точно решит, что доктор сам стал малохоликом.

Дона Мунда еще надеется, что он вернется и закончит так неудачно начатый разговор. Но португалец приходит только на следующий день. Рано утром он проникает в дом без стука и застает дону Мунду на полу в коридоре: свернувшись калачиком, она спит под дверью Бартоломеу, в том же траурном платье.

— Дона Мунда! С вами все в порядке?

Она просыпается, вскидывается, поправляет волосы, платье.

— Что случилось? Вы потеряли сознание?

— Я всегда тут сплю…

— Что значит всегда?

Она каждый день спит под дверью Бартоломеу, надеясь уловить хоть звук и понять, что там с ним происходит.

— Надо же, дона Мунда! А говорили, что, мол, так злы на него, так злы…

— Пожалуйста, только этому не рассказывайте.

— Будьте спокойны, не расскажу.

— Обещайте мне одну вещь, доктор. Если Бартоломеу умрет, если он нас покинет…

— Никто вас не покинет, дона Мунда. Один я вас покину.

— Вы уезжаете? Как? Вот так сразу?

— Возвращаюсь на родину. Кончен бал.

— Вы не можете бросить нас!

— Считайте, что уже бросил. Пришел проститься.

— Если вы из-за вчерашнего, то я не успела вам объяснить…

— Не надо мне ничего объяснять, я уезжаю.

Сидониу выходит, наклоняется, чтобы подхватить чемоданы, которые оставил во дворе. Голос Мунды внезапно обретает неслыханную серьезность и глубину:

— А Деолинда?

— Когда-нибудь мы с нею встретимся.

— Нет. Вы никогда больше не встретитесь.

— Мир тесен, дона Мунда.

— Вы что, не поняли? Деолинда умерла.

Железный обруч сдавливает грудь португальца.

Чемоданы падают на землю. Руки мечутся, как слепые птицы в неуклюжем танце. Тело будто пытается что-то сказать, но не находит ни слов, ни жестов. В конце концов, совладав с потрясением, он бормочет:

— Вы это только что придумали, чтобы удержать меня?

Мунда не слушает его. Она загадочно спокойна, в словах — ни капли притворства. Тем же безжизненным тоном она продолжает:

— Деолинда умерла еще до вашего приезда. Умерла, когда делала аборт, за границей.

— Не может быть, не может быть.

— Она была беременна от вашего приятеля, Администратора Уважайму.

Яд, который выпрашивала Мунда, предназначался не мужу, как казалось врачу. Он был нужен, чтобы отомстить Уважайму.

От шума устаешь, но не слушать еще утомительнее. Сидониу на этот раз предпочитает выматывающую глухоту. Возможно, поэтому он решает вернуться в пансион. Дона Мунда следует за ним молча, как в похоронной процессии. Когда Сидониу открывает дверь в комнату, она входит вместе с ним. Потом просит:

— Разрешите мне переночевать сегодня здесь. Я забьюсь в уголок, буду молчать, как будто меня и нет.

Врач не слушает. Скорбь лишила его органов чувств. Вывод очевиден, хоть и невыносим: супруги самым гнусным образом обманывали его. Они лгали о святом: о смерти собственной дочери. И хуже того: пользовались возможностью выжимать из него деньги и получать поддержку.

— Время пройдет, вы все забудете.

Поначалу для Сидониу голос Мунды — не более чем вариант тишины. Но она все пытается утешить его.

— Время — платок, утирающий любые слезы.

И вдобавок — еще пословица: забытый покойник умирает дважды. От слов Мунды решимость Сидониу только крепнет: сегодня же — на родину. Покинуть Мглу навсегда. Лежа на кровати, он все мусолит обиды, как боец, который после поражения точит и точит клинок. Но скоро усталость одолевает его, он погружается в туман и, прежде чем заснуть, слышит бормотание женщины: