Рабы культуры, или Почему наше Я лишь иллюзия - Павел Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Хотя общество ничто без индивидов, каждый из них скорее продукт общества, чем его создатель" (Дюркгейм, 1991, с. 327).
Важный момент заключается в том, что поскольку носитель общественного сознания получает его в уже готовом виде извне, то для него оказывается почти невозможным объяснить причины многих своих действий, обосновать свои устремления и эмоции; для него они выступают как самоочевидные внеисторические данности, как нечто, существующее всегда, независимое от условий и не требующее объяснений, потому что "это же и так понятно".
Массы не задумываются над своими повседневными практиками, составляющими основную часть их жизни: почему они носят одежду, почему пожимают руку при встрече, вступают в брак, рожают детей и многое другое. Для масс это настолько незыблемые абсолюты, что даже не возникает мысли вскрыть природу этих действий, их смысл. Именно тот факт, что целые пласты действий и деятельностей носителями общественного сознания осуществляются некритично и безотчётно (просто потому, что "так принято"), наводит на мысль, что эти носители ведут в целом неосознаваемый образ жизни, что позволяет считать феномен общественного сознания идентичным феномену бессознательного (Улыбина, 2003, с. 27; Александров, Александрова, 2009, с. 38). Парадокса здесь нет: общественное сознание тем и характерно, что носитель не знает его истоков, так как оно (как совокупность культурных текстов) возникло задолго до самого носителя. Общественное сознание оказывается в положении своеобразной аксиомы, лежащей в основе бытия, являющейся его центром и потому не подлежащей рефлексии и критическому осмыслению, и даже исключающей их и требующей чистой веры (Абульханова-Славская, 1991, с. 194). Задуматься над истоками собственного поведения для носителя общественного сознания равносильно попытке развернуть глаза внутрь и рассмотреть заднюю стенку своего черепа.
Для понимания принципов работы собственного сознания и для понимания его общественных истоков человеку необходимы большие объёмы дополнительных знаний, которые оказываются доступными лишь целенаправленно ищущим, и, что важно, во многом это будут оказываться знания доминируемые, то есть всё то, что аккуратно вытеснено основным массивом культурных текстов в связи с несоответствием основным культурным векторам. Иными словами, индивидуальное сознание вырастает из пространства доминируемых текстов.
К примеру, когда узнаёшь, что женское сексуальное влечение, вопреки мифу доминирующего знания, ничуть не уступает мужскому, а может, и превосходит его, то начинаешь видеть ситуацию иначе, чем большинство, начинаешь и вести себя иначе, не как все. Когда узнаёшь нечто малоизвестное, что описывает реальность адекватнее общепринятых концепций, то это меняет твоё восприятие реальности, делает его непохожим на восприятие большинства, и в этот момент ты будто чуть отдаляешься от общественного сознания или же отхаркиваешь какую-то его часть за непригодностью. В этом плане индивидуальное сознание хоть и развивается из сознания общественного, вырастает на его базе, но непременно вступает с ним же в борьбу за право смотреть на мир иначе, чем тому учит господствующая культура.
Индивидуальное сознание рождается в ходе переосмысления мира, переименования его явлений и вытеснения голосов предков из собственной головы. И это уже напрямую связано с категорией свободы, которая, в понимании Фуко, состоит не в том, чтобы понять или определить, кто мы такие, а в том, чтобы восстать против уже существующих определений, категорий и классификаций (цит. по Rajchman, 1984, p. 15) и тем самым получить возможность выбрать собственный путь.
Даже самые образованные люди нашего века оказываются лишь органами своей культуры, бессознательными носителями общественного сознания. Опыт и ценности своих предков они полагают своими, пребывая в искренней убеждённости, что говорят от своего лица. Но пока они желают и делают всё то же самое, что и все вокруг, они остаются носителями общественного сознания, а никак не своего, индивидуального, — потому что для его формирования надо провести поистине титаническую работу. Все колоссальные запасы знаний в головах эрудитов оказываются лишь простым нагромождением фактов, если не способны сколь-нибудь ощутимо влиять на их поведение. Не зря в философии различают знание и понимание. Они — как ингредиенты к салату и сам салат: ящик с огурцами мы салатом не назовём, прежде их надо порезать, перемешать, залить маслом и присыпать укропом. Так и понять — значит успешно внедрить новое знание в систему собственных представлений о мире, что непременно ведёт к изменению этих самых представлений (Аветисян, 2006), а, следовательно, ценностей и поведения.
Кто-то в интернет-пространстве хорошо выразился: "Понимание — это обнаружение логических, метафорических, ассоциативных, эмоциональных взаимоотношений между новым знанием и остальной моделью реальности, построенной на предыдущих знаниях. Чтобы знания стали пониманием, их нужно годами втирать себе в мозг". Каждое новое понимание ведёт к некоторому смещению взгляда на мир. Или, как считал радикальный поэт Илья Кормильцев, если ты сегодня что-то новое понял, то не позднее чем завтра ты должен начать что-то новое делать.
Мои старые друзья, с которыми ещё в школе зачитывались "Происхождением семьи, частной собственности и государства" Энгельса и понимали, что брак и семья — лишь формы эксплуатации человеческого ресурса в угоду сложившейся экономической обстановке, годы спустя женились и рожали детей. Когда мой самый близкий друг и ярый приверженец этих прогрессивных взглядов в свои 30 лет заявил, что женится, я удивлённо спросил:
— Зачем?!
— Потому что она хорошая, — смущённо ответил он. Он смутился моему вопросу, потому что такие вопросы не принято задавать. А я задал. Поставил доминирующее знание под сомнение.
— Но ты ведь как никто другой понимаешь, что всё это к браку не имеет никакого отношения? Тогда зачем?!
— Потому что мы любим друг друга, — ещё более растерянно ответил он, по сути, просто повторив прежний тезис.
Прекрасно понимая, что одно никак не связано с другим, он всё равно делал, что принято, и говорил, как принято. Так положено, так заложено, и он ничего не мог с этим поделать — этот механизм с его шаблонами был с самого детства глубоко вшит в его подкорку. Несмотря на все свои прогрессивные взгляды, парень оставался самым что ни на есть обычным органом культуры — он делал "как все".
"Мощные социальные процессы обладают удивительной силой, подавляющей более слабый процесс вроде кратковременной рефлексии" (Коллинз, 1994, с. 82).
И конечно, уже через год он начал ей изменять. Так делают все, и он не был исключением, потому что был носителем общественного сознания, то есть, по сути, был