Без Москвы - Лев Лурье

27 февраля, 8.30 утра – в этот час в городе начался массовый бунт запасных гвардейских частей. Первыми восстали Волынцы. Следом поднялись саперы, кексгольмцы, преображенцы – восстание нарастало как снежный ком.

«Погасить бунт не можем, ситуация в столице критическая», – все последние сутки Ставка императора в Могилеве получала тревожную информацию о событиях в Петрограде. Государю писали и Протопопов, и генерал Хабалов, и премьер-министр Голицын, и глава Думы Родзянко. Но в то, что в столице уже идет революция, царь верить долго отказывался. Ведь Николай получал также письма и из Царского, от Александры Федоровны. Императрица считала, что народный бунт – дело временное и не очень опасное, а корень всех зол – теплая погода и мятежная Дума.

Государыня привыкла, что в семье она старшая и что когда Николай II уезжает в Ставку, именно она является оком государевым в столице. Но в эти дни ее внимание было рассеяно: заболели дети. Сначала Алексей и Ольга, а потом Татьяна слегли с корью. Александра Федоровна как заботливая мать занималась почти исключительно их здоровьем. Тем более что и премьер-министр Голицын, и министр внутренних дел Протопопов сообщали вести не слишком тревожные. Они говорили, что есть беспорядки, но полиция действует, к вечеру будет наведен порядок. Только 26 февраля, вечером, Александра Федоровна поняла: ее обманывают. Ситуация в Петрограде чревата бунтом. Она дала тревожную, даже паническую телеграмму в Могилев.

Днем 27 февраля и властям стало ясно: восстание необратимо. Город стремительно занимали взбунтовавшиеся части. Они уже взяли «Кресты» и разграбили арсенал, убили нескольких офицеров. Попытки послать против них верные части проваливались. Ситуация усугублялась тем, что министры были расколоты – одни требовали отставки Протопопова, другие предлагали начать переговоры с Думой. Верных частей нет, настроение офицеров совсем ненадежное. Впрочем, в столице было несколько десятков военных училищ. Но власти не использовали этот резерв.

Александра Федоровна в своем кабинете, в Царском Селе

Власть оказалась безынициативна, она не сделала ни одного шага, чтобы предотвратить события.

27 февраля в 17 часов в Мариинском дворце снова собрался Совет министров. Позже оказалось, что это было последнее заседание в истории Российской империи. Голицын, Беляев, председатель Думы Родзянко, Протопопов, великий князь Михаил Александрович (брат Николая II) – они хотели принять какие-то решения. Протопопова убеждали уйти в отставку, и он, наконец, согласился, сказав «теперь мне остается только застрелиться». Послали телеграмму в Могилев – предложили создать новое правительство во главе с князем Львовым, а Михаила Александровича назначить регентом. В общем, это предложение о том, чтобы Николай II отрекся от престола. В 8 вечера получили окорачивающую телеграмму от Николая II: «28 февраля буду в Петрограде, никаких решений без меня не принимать».

Но Николай опоздал. 28 февраля восстание победило. Теперь поворот назад был почти невозможен. К полудню мятежники взяли Петропавловку. У Думы Родзянко и Керенский принимали присягу у восставших полков. Полицейские в панике прятались. Власть в свои руки взял думский временный комитет, уже был создан Петроградский Совет. Царские сановники остались одни. В середине дня солдаты арестовали генерала Хабалова; Протопопов, по слухам, скрылся. Последним прибежищем защитников прежней власти стал Главный штаб. Оттуда министры и генералы Российской империи разбрелись кто куда.

Последнюю ошибку царь совершил, выехав в Петроград 28 февраля и изолировав себя от Ставки, где он мог рассчитывать на поддержку.

Судьба России решилась в вагоне императорского поезда. Поздно вечером 28 февраля император выехал из Могилева в Царское село, но путь был закрыт. Революция уже охватила железные дороги, и императору пришлось через станцию Дно свернуть в Псков. Весь день 2 марта был посвящен раздумьям о том, сложить ему свои полномочия или нет. Все командующие фронтами советовали подать в отставку. Только командующий Черноморским флотом адмирал Колчак предпочитал не отвечать вообще. 2 марта в 3 часа дня император сложил свои полномочия. Еще за неделю до этого ничто не предвещало такого исхода.

Вагон-салон поезда, где 2 марта 1917 года Николая II отрекся от престола

Виктор Шкловский – террорист и филолог

Я был завучем и методистом по истории в Классической гимназии[4]. Год, по-моему, 1994-й. Пришел в 10-й класс новый учитель, надо его прослушать. Сижу на задней парте, все вижу: дети списывают друг у друга: кто греческий, кто алгебру, кто латынь. Так было, так будет.

Педагог неплохой: внятно так рассказывает про «Великие реформы». Земская, городская, освобождение крестьян, амнистия, смягчение цензуры.

А между тем, учитель переходит к обучению в диалоге, закрепляет пройденный материал: «Скажите ребята, а кто проиграл в результате Великих реформ?» Лес рук (левых, правые продолжают списывать греческий) – крестьяне проиграли, дворяне проиграли, революционеры проиграли и реакционеры тоже проиграли. «Хорошо, ребята, молодцы, а кто выиграл от Великих реформ?» Молчание, никто не знает. Надо выручать класс, и руку поднимает Даня Дугаев, тогда десятиклассник, нынче – заметный московский журналист, главный редактор «Афиши – Мир».

«Кто же выиграл, Данечка?» – «Богема, Борис Григорьевич?» И я, и Борис Григорьевич, и класс обалдели. Под таким ракурсом реформы Александра II никто не рассматривал. И правда, кто выиграл?

А самое интересное – кто выиграл в 1917-м?

13 декабря 1913 года в знаменитом артистическом подвале «Бродячая собака» должен был состояться доклад 20-летнего студента историко-филологического факультета Петербургского университета Виктора Шкловского «Место футуризма в истории языка». Зал заполняли знаменитейшие поэты, балерины, богатые люди. Они привыкли слушать пианиста Артура Лурье, поэта Анну Ахматову, наслаждаться танцами Тамары Карсавиной. Теперь их неожиданно занимал какой-то студент, который пытался опровергнуть существующую филологическую науку. С этого момента имя Шкловского стало известно всякому образованному студенту в России, сегодня оно известно во всем мире.

Чествование Бальмонта в «Бродячей собаке». 8 ноября 1913 года

Наука вне политики. Место ученого – в лаборатории или за письменным столом. Для расшифровки генома или изучения рифмы политика не нужна. Но Марат был доктором медицины, а Бенджамин Франклин – физиком. Русский филолог Виктор Шкловский поставил на дыбы науку о литературе, как Эйнштейн физику. Но Шкловскому было мало науки. Он писал романы, сценарии, играл в кино и, что мало кому известно, был героем войн, революций и эсеровским боевиком.