Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан

— Это ее брат Таннер, да. Мы можем поговорить?

— А сейчас мы что делаем?

— Я имею в виду, лицом к лицу.

— А зачем оно мне? Я тебя и так отлично слышу.

— Потому что мы поговорим или сейчас, или позже. — Шон подошел ближе и сам нажал кнопку домофона. — Думаешь, твои железная дверца и лесенка что-то значат? Братан, да мы сегодня утром висели на веревках на высоте двести шестьдесят футов, и это для нас обычное дело. Думаешь, окошко на втором этаже для нас не херня? А тебе ведь нужно когда-нибудь спать.

— Это еще кто?

— Мой напарник. Обычно у него получше с манерами.

— Нет, он мне, пожалуй, нравится. Он прямее, чем ты. А вот тебя я слышу и понимаю — еще пара фраз, и мы докатимся до пустых слов. А кому нужно тратить на них время?

Дверь зажужжала, открываясь, и Таннер распахнул ее. Внутри царил пещерный сумрак, лестница была грязной, ступеньки — крепкими, но под ногами скрипели от старости. И их было много.

Помещение наверху оказалось просторным — единой комнатой, разным частям которой отводились разные функции. В центре, в окружении разномастных кресел и дивана, стоял, широко расставив ноги и скрестив на груди руки, Аттила, словно пустивший корни в укрытый персидским ковром пол. Пара шагов в любом направлении — и он очутился бы у кровати, у холодильника или у висевшего на стене оружия — выбор был за ним. Аттила успел снять очки и оглядывал гостей, то ли хмурясь, то ли потешаясь.

Первым нарушил молчание Шон.

— Я сам с собой поспорил, когда поднимался по лестнице: «Что у него будет на стене? Пара мечей?» А потом я подумал: «Нет… нет, он, наверное, больше по топорам».

Шон кивнул на них — на пару смертоносного вида боевых топоров со скрещенными рукоятями. Они были одинаковыми — головки их, узкие у топорища, с одной стороны расширялись, превращаясь в выгнутые полумесяцем лезвия, а с другой оканчивались длинными, кровожадного вида шипами.

— Они заточенные или так, для понтов?

— А ведь до сих пор ты так хорошо себя показывал.

— Дафна, — сказал Таннер. — Разве мне обязательно задавать вопрос? Он тебе и так уже, похоже, известен.

— Она прирожденная бегунья. Но с чего ты взял, что она прибежит сюда? Она никогда не возвращается. Это не в ее натуре. Она бежит только вперед. — Аттила покачал головой в наигранном недоумении. — Я-то думал, ты ее лучше знаешь.

— Кое-кто сказал мне, что она могла направиться сюда. Я просто…

— Проверяешь, — закончил Аттила. — Ну естественно. Это в твоей натуре. Чувство вины — та еще наркота, верно?

Говнюк.

— Тебя разве не успели достать ее выкрутасы? — Аттила говорил почти дружелюбно. — В жизни есть лишь три непреложных вещи — смерть, налоги и братишка Таннер, который бросается на поиски Дафны всякий раз, когда она уходит в самоволку. Интересно, кто из вас кого лучше выдрессировал?

— И как, по-твоему, для нее должно сейчас выглядеть бегство вперед? — Умница Шон углядел лазейку и необходимость вступить в разговор. — Есть идеи?

— Она здесь прожила всего четыре месяца. Как думаешь, много мы с ней успели наговорить? Она… там, где должна быть.

В его голосе слышался оттенок злорадства. Как будто Аттила знал что-то, чего не знает брат, и хотел, чтобы они это поняли. Поняли, что у женщин бывают секреты, о которых братья всегда узнают последними.

Таннер попытался представить Дафну в этой квартире и не смог. Где ее комната, то принадлежавшее только ей убежище, на котором она всегда настаивала? Изнутри казалось, что на это место давит тяжесть веков, превосходящая заметный снаружи возраст здания, как будто здесь, наверху, время текло иначе. Кто-то взял тысячелетнюю полость и построил вокруг нее кирпичную скорлупу в духе 1920-х годов. А внутри разбросал несколько анахронизмов вроде газовой плиты и стереосистемы с колонками величиной со стенобитные орудия, чтобы никто ничего не заподозрил.

И Аттила идеально сюда вписывался.

Таннер не желал знать, что такого нашла в нем Дафна. Аттила Чонка не относился к тем мужчинам, от которых женщины ждут долгосрочных отношений. Он был первой остановкой на ее пути после того, как ей надоело осторожничать. Он был тем, к кому она пришла, когда слишком долго жила без сожалений.

— И где же она должна быть?

Несмотря на большие кисти рук, Аттила выглядел так, словно мог без труда отрывать крылья мухам и ноги паукам.

— Дайте-ка я кое-что посчитаю, — сказал он. — Я сегодня на работе услышал одну маленькую новость. Про неудачно закончившуюся операцию по спасению заблудшего скалолаза. Так вот, я знаю, чем вы занимаетесь. Я знаю, что вы не окна моете. Так что, если вы сегодня утром висели на высоте двести шестьдесят футов и это для вас было обычное дело, я заключаю, что вы присутствовали на месте происшествия. Это ведь были вы, да? Это вы пытались спасти того парня, когда он упал. Или спрыгнул.

Таннер слушал, и внутри у него начинало холодеть. Ему казалось, что все вот-вот полетит к чертям, и он не знал, кто будет виноват, если это произойдет.

— Неудачный выдался день, да, — ответил Шон. — А что?

— Мне просто любопытно. Большинство людей, когда забираются на высоту и видят перед собой пропасть, слышат этакий тихий голосок, убеждающий их прыгнуть. «Ну давай, сделай последний шаг». Они редко подчиняются, но голос слышат. А вот вы двое — у вас особое положение. Вы отвечаете за тех, кто там застревает. И вот что мне интересно. Бывает ли так, что вы заходите человеку за спину и, прежде чем привязать его, или что вы там делаете… слышите, как этот голосок предлагает вам его столкнуть? «Этот болван слишком туп, чтобы жить, будет лучше, если я…»

Аттила медленно изобразил, как сталкивает кого-то и наблюдает за падением.

— Или перерезать его веревку. Вы начинаете его вытягивать, а потом вас одолевают сомнения.

Он взмахнул воображаемым ножом; движения его становились все более резкими.

— Или перерезать свою веревку. Вам когда-нибудь этого хотелось? То же самое, что сделать тот последний шажок, только у тебя есть чуть больше времени, чтобы над этим поразмыслить. Можно увидеть, как лопаются волокна веревки. Можно задуматься, когда она перестанет тебя выдерживать. Как, должно быть, медленно при этом тянется время.

Таннер не знал, как реагировать на его слова. Он взглянул на Шона, который, судя по всему, тоже плохо себе это представлял. Неужели они должны стоять здесь и выслушивать его? Может, и да. Если развернуться и уйти, они будут выглядеть… побежденными.

— Ваше молчание говорит «нет», но ваши глаза отвечают мне «да». Это нормально. У всех нас бывают порывы стереть ошибки. — Аттила по очереди осмотрел их и сосредоточился на Таннере. — Так почему ты этого не сделаешь? Ты, из всех людей? У тебя ведь есть весомые причины. Я знаю, что тебя ждет дома.

«Нет, — подумал Таннер. — Не смей. Ты не осмелишься это сказать. Никто не осмелится это сказать».

— Малышу хоть диагноз-то поставили? И имеет ли это хоть какое-то значение? Диагноз ничего не исправит. Никого не снимет с крючка. Ты все равно будешь думать: «Черт возьми, кто-то серьезно засрал мальчишке ДНК. Надеюсь, это был не я».

Он и правда это слышал. Он наблюдал за тем, как слушает это.

— Может, это и правда был не ты. Ты, твоя жена — возможно, вы оба не виноваты. Просто так получилось. Я как-то слышал, что если случайный всплеск гамма-лучей пройдет через атмосферу и попадет в неправильную хромосому в неправильном месте и в неправильное время — все. Хана плану природы. Появляется новый чертеж. Кучка частиц, последние несколько миллиардов лет рассекавшая галактику, примчалась, как снайперская пуля, и все изменила.

Таннер парил в двух шагах за спиной манекена, облаченного в его одежду, и поражался тому, что манекен никак не реагирует на эти слова.

— Ты разве не чувствуешь искушения что-то с этим сделать? У тебя не выйдет вернуться назад во времени и встать на пути у пули. Но неужели ты ни разу не спрашивал себя, в чем вообще смысл? Если твой ребенок с большой вероятностью даже жопу вытирать не научится, разве не лучше было бы, чтобы он никогда не рождался? Не говори мне, что не ощущал искушения подойти к кроватке с подушкой в руках и стереть эту маленькую ошибку.