Прокляты и забыты. Отверженные Герои СССР - Владимир Конев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но возможности праздновать долго Буршик не имел, ведь его ждала служба. На следующий день он попрощался и поехал обратно в Прагу.
Офицерские проблемыВ скором времени Буршик сдал служебную квартиру в Праге и уехал к новому месту службы в Моравскую Остраву, где стояла 1-й танковая бригада.
Довольно часто встречаясь в то время с фронтовыми товарищами, он выяснил, что все они, бывшие офицеры из группы «пахарей», оставшиеся в армии, имеют одинаковые проблемы. Главная из них состояла в том, что у них практически не было никаких перспектив в служебном росте. В мае — июне 1945 г. в Чехословакии были восстановлены все довоенные формирования, а соединения 1-го Чехословацкого армейского корпуса были вкраплены в них «сверх штата». Их сокращали в первую очередь. Должности командиров соединений и частей, а также штабные должности заняли офицеры с довоенным стажем. Одному из «пахарей», занимавшему на фронте должность начальника оперативного отделения бригады, предложили идти командиром роты, что было явным понижением.
Наконец семь «пахарей», в том числе и Буршик, договорились и одновременно написали рапорта об увольнении с военной службы. Всех их вызвали «на ковер» к министру народной обороны Л. Свободе, который настоял на том, чтобы они продолжили службу как профессиональные военные. Отпустили только одного, у которого были сложные семейные обстоятельства.
Буршик получил довольно перспективное назначение на должность заместителя командира 1-й танковой бригады и с головой окунулся в повседневные обязанности. Расквартирование, снабжение, пополнение^ планы по технике, планы по боевой подготовке, дисциплина. Реорганизация бригады и передислокация ее на новое место — до Высокой Мути.
Мирная жизнь все более стала поглощать бывшего воина. Исчезало напряжение, вызываемое усталостью и опасением за свою жизнь, куда-то в глубь памяти уходила печаль о погибших товарищах. В память о войне нателе отметки от нескольких ранений, ожоги, полученные в горевшем танке.
Йозеф Буршик вспоминал: «Боже мой, как мы радовались Победе, как каждой своей клеткой ощущали в те дни завоеванную нами свободу! Вот на свободе-то мне и пришлось обжечься. Знаете, я всю свою сознательную жизнь был убежденным социал-демократом — и до войны, и после нее, да и сейчас. Идо того «обнаглел», что выставил в 1946 г. свою кандидатуру в парламент. Представляете, что тут началось: Герой Советского Союза и… социал-демократ! Чего мне только не сулили — лишь бы вступил в компартию. Я же стоял на своем».
Буршик счел предложение политорганов несерьезным. Менять свои социал-демократические убеждения на четвертом десятке в угоду политической конъюнктуре? Это не для него. Одного из назойливых агитаторов он трижды выставлял из своей квартиры.
Что же, раз так, тогда «не для него» будет и многое другое — так, видимо, решили где-то наверху. И он начинает отставать в служебном росте от «кабинетных бойцов».
В свободное от службы время сколотил Буршик в бригаде неплохую футбольную команду. Играли футболисты-танкисты так, что вскоре получили предложение от прославленного спортивного футбольного клуба «Славия». Буршик уже предвкушал, как они снимут «скальп» со столичных футболистов, но результат матча оказался не в пользу его команды: 10:0. Несмотря на поражение, стали поступать предложения и от других команд. Полученный урок пошел на пользу, и бойцы самозванного «импресарио» Й. Буршика почти не имели поражений. С ними он объездил почти всю республику. Сыграли даже как-то с американцами.
Между тем, созданные в чехословацкой армии по подобию Советской Армии политические органы внимательно следили за службой штабс-капитана Буршика. В конце концов его вызвали на беседу, где ему были предъявлены следующие обвинения: часто в местных гостиницах показывался с солдатами действительной службы, критиковал перед ними порядки в части, из-за болезни запустил службу. Серьезным обвинением было и то обстоятельство, что семейная жизнь офицера не выдержала испытание мирными буднями. Женился он еще в начале 1945 г. на фронтовичке, но, и как многие другие подобные браки, этот союз вскоре дал трещину.
Осенью 1945 г. Буршик был послан на учебу в Военную академию бронетанковых и механизированных войск им. И.В. Сталина в СССР, но проучился недолго. Советские врачи обнаружили у него туберкулез, предложили лечение в Крыму. Он предпочел лечиться дома и вернулся в Чехословакию.
Туберкулез был в запущенном состоянии, и после «проработки» Буршик решает серьезно заняться состоянием своего здоровья.
1 февраля 1947 г. следует развод, после которого он уезжает лечиться в санаторий. Там он встречает новую любовь. Лишь на свадьбе, которая состоялась 25 сентября того же года, тридцатисемилетний жених с удивлением узнает, что невесте не 25 лет, как он думал, а всего 19.
Во время февральских событий 1948 г., когда власть в стране перешла к коммунистам, Буршик получил известие о смерти отца. В сентябре того же года в его новой семье родилась дочь.
Стрессы и заботы о семье не способствовали улучшению его состояния здоровья. Больше времени Буршик находился в санатории в Яблонкове, чем дома. После длительного лечения с конца 1948 г. он продолжил амбулаторное лечение до апреля следующего года. В июне 1949 г., когда он снова был в Яблонкове, его посетил один знакомый офицер, который предложил ему возглавить военный отдел нелегальной организации в Моравской Остраве. Сославшись на состояние здоровья, Буршик тогда отказался. Пообещал, что отзовется, как только будет здоров.
Чувствовал он себя во время лечения не в своей тарелке и стал все чаще задумываться об уходе из армии. Тем не менее под занавес его даже рекомендовали к повышению в должности.
Врачи посоветовали сменить ему климат и переехать в более теплый край. Буршики выбрали Шумаву, что неподалеку от Домажлице.
АрестВ начале ноября 1949 г. Буршика вызвали в столицу Словакии город Брно на празднование 5-летия боев на Дукле и вручение памятной медали. Устроители мероприятия совместили его с празднованием очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Это вызвало неудовольствие Буршика, который вынужден был слушать соответствующие речи о мудром и великом вожде Сталине и его верном последователе Клементе Готвальде. В разговорах с людьми он прекрасно знал, что в стране растет недовольство политикой коммунистов, которые захватили в стране единоличную власть.
После торжества, которое затянулось, в семь часов вечера Буршик выехал в Остраву. В освобождаемой ими квартире он должен был забрать кое-какие вещи и, наконец, попрощаться с соседями.
Рано утром в дверь квартиры позвонили. За окном стоял знакомый офицер Козина, но в гражданском костюме. Офицер вручил ему новый приказ: срочно явиться в Прагу, в Министерство обороны, — и настоял, чтобы Буршик выехал немедленно. Он предложил свой служебный автомобиль. С этого момента офицер не отставал от Буршика ни на шаг. В дороге, когда они обедали в ресторане, он даже последовал за ним в туалет.
Автомобиль въехал в Прагу уже в сумерках, когда в министерстве уже явно никто не работал. Привязчивый офицер предложил переночевать на квартире, откуда, как он заверил, до министерства пару шагов. Вместо этого автомобиль заехал прямо во двор военной тюрьмы Панкрац.
Буршику тут же был предъявлен орден на обыск, который весь день томился в кармане его спутника. Йозеф вспоминал: «Казалось мне все как будто во сне. Этого не может быть, это неправда. Неужели я какой-то преступник?
Неожиданно стал около меня полукругом кордон из офицеров и унтер-офицеров. Вместе с Козиновым пистолетом в меня целились стволы несколько автоматов. Не удержался я и заорал:
— Вы есть хуже сброд, чем гестаповцы!
В этот момент на меня бросились с обеих сторон и, несмотря на мое бесполезное сопротивление, потащили в тюрьму. Запихнули они меня в небольшую темную каморку с миниатюрным оконцем с решеткой и обитыми железом дверями. «Роскошь» обстановки создавала одна казарменная койка. Так, за это сражался, солдат! — пробежало у меня в голове. Но сразу затем я с иронией выговорил, что будет еще хуже.
Три тюремных надзирателя меня насильно раздели донага, и после обстоятельного личного просмотра я должен был надеть одежду арестанта.
«Так не поступают честные чехословацкие офицеры. Те бы шли на дело прямо и открыто!» — сказал я присутствовавшим здесь Козине и нескольким другим офицерам, которые пришли полюбоваться моим покорением. Прежде чем они ушли, еще я на них крикнул, что они обыкновенная банда.
В каморке было весьма прохладно. Для меня с таким расшатанным здоровьем это уже само по себе было весьма опасно. Застучал я в двери…