Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37 - Татьяна Соломатина

– Светлана Борисовна, за каким чёртом вас занесло в акушерство и гинекологию?! – тут же громко вопросила Мальцева, несмотря на свои несколько покаянные мысли. – Вы полагали, тут лопатой гребут бабло, особо не напрягаясь? Даже снег гребут лопатой ох как сильно напрягаясь!

Из коридора раздалось пиликанье.

– Айфон! Звонит мой айфон!!! – завопила Катя, чуть не спрыгивая с кресла. – Это он!

– Лежать! – прижала её Маргарита Андреевна обратно. – Ты что, совсем ненормальная?!. Айфон? – тут же озадаченно уточнила она, продолжая придавливать локтём рвущуюся с кресла Катю. – Мне твоя мамаша тут плакалась про «макароны не на что купить», а у тебя – айфон?! Даже у меня, моя милая, самый обыкновенный мобильный телефон. Голимый китайский «Самсунг». И ничего, хватает. И даже тушёночки иногда удаётся к макаронам подмешать.

– Я в кредит, – жалобно проныла Катя.

– Да! Красиво жить не запретишь.

– Принесите мне, это он, это – он!

Пиликанье смолкло.

– Ну вот, он обидится и не придё-о-о-от!

– Послушайте, милая, почему вам не интересно, что это за звери такие: «плоский плодный пузырь», «высокое прямое стояние стреловидного шва» и «задний вид затылочного предлежания»? Которые пропустила врач акушер-гинеколог! – Мальцева зло уставилась на Маковенко. Та пыталась слиться со стеночкой. – Никаких больше родзалов, Светлана Борисовна. Разве что на правах интерна. Рядом постоять, за опытными врачами посмотреть! Вам перед интерном не стыдно?! Я уже не говорю о том, что здесь поперечносуженный таз и крупный плод!

– Он меня бро-о-осит, он не готов стать отцо-о-ом, он мне говори-и-ил, но я ду-у-умала, что когда родится ребё-о-о-нок, то о-о-он…

– Катя, он не родится! – зловеще гаркнула Марго.

– Что?

Роженица наконец перестала всхлипывать и рыдать и сосредоточилась на медицинском персонале, обступившем её в количестве, достаточном для привлечения внимания нормальной разумной женщины.

– Как это – «не родится»? – обвела она людей в пижамах и халатах уже более осмысленным и сильно напуганным взглядом.

– Светлана Борисовна, а вы чего варежку раскрыли? Звоните операционным! Пусть бригада спускается.

Маковенко выскочила из смотровой.

– Катя, Маргарита Андреевна просто хотела отвлечь вас от заезженного «яжееголюблю-у-у-у» и помочь вам сосредоточиться на куда более насущной ситуации. Насколько мне позволяет уразуметь моя аналитическая функция, вы, что называется, залетели, полагая, что это самый верный и лёгкий способ окрутить нравящегося вам мальчика. Вы ошиблись. Пролонгация беременности – самый верный способ выносить ребёнка и, разумеется, родить его. В вашем случае последнее оказалось совсем нелегко. Полагаю, вы до этого дня понятия не имели, что у вас поперечносуженный таз, да и сейчас, как я понимаю, вас это обстоятельство не слишком тревожит. Уж не знаю почему, но у вас вдобавок ещё и крупный плод. Или многоводие. Мои глаза – не ультразвук, так что… Александр Вячеславович, а вы почему ещё здесь?! Тащите сюда Анатолия Витальевича с портативным УЗИ!

Интерн быстро вышел из смотровой.

– Могла бы его и похвалить, – пробурчала Маргарита Андреевна.

– За норму не хвалят. Для акушера-гинеколога распознать вид и позицию, а также топографию швов – норма.

– Он всего лишь интерн.

– Он – да. А ты – старшая акушерка отделения. Так что ты своё ещё получишь!

– Таня, я бы её посмотрела через полчаса. Тут нет ничего ургентного.

– Пока нет! Мне случаи травматизма матери и плода ни к чему!

– Я… Я умру? – прошептала с кресла Катя.

– Нет, конечно же! Во всяком случае, не сейчас. Просто в вашем случае родить через естественные родовые пути достаточно сложно. Мы сделаем вам операцию кесарева сечения.

– Я должна ему позвонить! Я уже могу встать с кресла?

– Тьфу! – только и сказала Маргарита Андреевна, помогая Кате встать с кресла. – Где твоя мама?

– На работе.

– Лучше ей позвони.

– Зачем?

– Тебя будут оперировать, бестолочь! Кесарево сечение – это не на блядки сходить! Это серьёзная полостная операция.

– Маргарита Андреевна, бестолку. Там ум за разум заходит.

– Было бы чему за что заходить, – пробурчала себе под нос Марго.

Через полтора часа, когда прооперированная Катя была переведена в послеродовое отделение, Ельский сидел в коридоре обсервационного операционно-родильного блока и переписывал из истории родов в неонатальную карту факторы риска. Светлана Борисовна, ассистировавшая Татьяне Георгиевне, сидела рядом с ним, делая запись журнале операционных протоколов.

– Маковенко, это вы писали?

– Да, Владимир Сергеевич.

– Маковенко, вы что, не знаете, что сагиттальные швы бывают только на секции, а пока плод жив, то и швы у него – стреловидные?

Если бы господин Ельский не был по жизни надменно-презрительным ко всему окружающему, можно было бы заподозрить, что он издевается над Светланой Борисовной. Будь на его месте кто-то другой, Светлана Борисовна наверняка бы вступила в дискуссию на предмет того, что стреловидный и сагиттальный – это один и тот же шов. Но… на сегодня ей было уже достаточно унижений. Поэтому она промолчала.

– Когда вымрет последний акушер-гинеколог, что-то элементарно умеющий руками, неонатологическую службу отменят. Она просто будет ни к чему, – обратился Ельский к пробегающей мимо второй акушерке смены.

Та замерла от неожиданности. Сам великий и могучий Ельский заговорил с ней! Это или очень хорошо, или очень плохо. Ельский, в свою очередь, отметил про себя, что дрожащая перед ним молоденькая акушерочка очень хороша.

– Хм… – продолжил он. – Вы давно здесь работаете?

– Второй год. Раньше я работала в приёмном покое, затем полгода – на первом этаже, а сейчас Маргарита Андреевна перевела меня сюда, – протараторила девушка.

– Не замечал вас раньше. Марго просто так не переведёт в родзал. Значит, вы ещё и соображаете, да… Так вот… Как вас зовут?

– Лена, – проблеяла вторая акушерка смены, и у неё чуть ноги не подкосились.

– Леночка, неонатологическую службу отменят за ненадобностью. Потому что… Посмотрите в Яндексе, что такое «социал-дарвинизм».

– Я знаю, что такое социал-дарвинизм! – неожиданно смело вырвалось у второй акушерки – и из бледной она стала пунцовой.

– Да?! – с удивлением произнёс Ельский, поднимаясь со стула и двигаясь в направлении выхода из родильно-операционного блока. На пороге он остановился и, оглянувшись, сказал: – Лена, мы с вами можем как-нибудь побеседовать об этом. О социал-дарвинизме.

– Ельский – бабник! – зло бросила Маковенко, едва за заведующим отделением неонатологии и детской реанимации закрылась дверь.

«А ты – дура!» – подумала про себя вторая акушерка родзальной смены, но вслух, разумеется, ничего не сказала.

– Дай мне клей! – командно-раздражённо распорядилась Светлана Борисовна.

– В ящике стола! – холодно ответила молоденькая Лена.

Акушерки не слишком уважают бестолковых акушеров-гинекологов. Этих, в отличие от дядь, мам, пап, подруг и форумов, не проведёшь. Они постоянно рядом и отлично знают всем цену.

Катин молодой человек – двадцатишестилетний алкоголик – сперва трое суток подряд бухал с дружками. По причине того, ясен пень, что стал отцом. Катерина практически по двадцать четыре часа в сутки транслировала в айфон подробности своей жизнедеятельности маме и подружкам. А также пыталась достучаться до отца своей вполне здоровой, хотя и действительно крупной – пять килограммов двести граммов – девочки. Ельский протестировал новорождённую на маркеры сахарного диабета, но ничего не обнаружил. Так что причины такого размера были не очень ясны, пока в родильный дом не заявился Катин сожитель. Ростом он был под два метра, весом – за центнер. «Ого!» – удивилась санитарка приёмного, выдававшая ему халат. «Да у меня все такие. Я, знаете, сколько родился? Под шесть кило!» – с гордостью заявил тот в ответ, обдав санитарку термоядерной смесью перегара и свежака. После чего он попёрся в палату к молоденькой маме и сперва объявил, что счастлив, после чего, упав на колени, попросил у Кати прощения за то, что не готов стать отцом. И мужем. Начал плакать, а затем – и кричать. Катина соседка по палате была вынуждена отнести своего малыша в детское отделение и затем попросить акушерок и санитарок вывести слишком буйного посетителя вон. Вон его вывел Александр Вячеславович. Потому как санитарки и акушерки с двухметровым кабаном справиться не могли. Катя снова плакала. И рассказывала всем, как она его любит и какой он козёл. На восьмые сутки после кесарева сечения Катю из родильного дома забирала всё та же тощая измученная мать. «Приданное» для внучки было очень скромным. Бабушка несла дитя на руках в такси, а Катя плакалась в айфон очередной подружке про «я же его люблю-у-у-у!», про козла и про то, как бы заставить буйного двухметрового алкаша на ней жениться. Похоже, что ни до врачей, ни до ребёнка, ни до своей собственной матери ей не было никакого дела. Девочка только спала и ела, благо Катя была весьма дойной коровушкой, и никакое кесарево лактации не помешало. Видимо, Мальцева была права насчёт Катиного интеллекта.