Анна Керн: Жизнь во имя любви - Владимир Сысоев

Стихи насчёт известного примирения.

Соч. Арк[адий] Родз[янко] сию минуту.

Поверьте, толки все рассудкаБыла одна дурная шутка,Хвостов [в] лирических певцах;Вы не притворно рассердились, Со мной нарочно согласились,И кто, кто? – я же в дураках.

И дельно; в век наш греховодныйЯ вздумал нравственность читатьИ совершенство посеватьВ душе к небесному холодной;Что ж мне за все советы? —Ах! Жена, муж, оба с мировоюСмеются под нос надо мною:«Прощайте, будьте в дураках!»

NB: Эти стихи сочинены после благоразумнейших дружеских советов, и это было его желание, чтоб я их здесь переписала».

В этом довольно откровенном и фривольном письме А. С. Пушкину излагалась вся ситуация Анны Петровны: и то, что она всячески хочет установить с поэтом контакт, хотя бы путём переписки; и то, что она давно уже заочно находится под его поэтическим обаянием; и то, в каких отношениях она состоит с Родзянко; и то, что её уже тяготит эта связь, постоянно грозящая беременностью; и то, что она готова возвратиться к мужу. Чего уж было не понять?

И Пушкин подготовил ответ в стихах, в котором хотя и в игривой форме, но довольно чётко изложил свой взгляд на сложившиеся обстоятельства и определил дальнейшую манеру поведения Анны Керн: оставаться формально замужней женщиной, не забывая при этом о любовных приключениях; любовь и замужество хотя и разные вещи, но вполне совместимые для умных жён. И сам он настроился на далеко не платонические отношения с беглянкой–генеральшей.

Ты обещал о романтизме,О сем Парнасском афеизме,Потолковать ещё со мной.Полтавских муз поведать тайны, —А пишешь лишь об ней одной.Нет, это ясно, милый мой,Нет, не влюблён Пирон Украйны!Ты прав, что может быть важнейНа свете женщины прекрасной?Улыбка, взор её очейДороже злата и честей,Дороже славы разногласной;Поговорим опять о ней.

Хвалю, мой друг, её охоту,Поотдохнув, рожать детей,Подобных матери своей,И счастлив, кто разделит с нейСию приятную заботу,Не наведёт она зевоту.Дай Бог, чтоб только ГименейМеж тем продлил свою дремоту!Но не согласен я с тобой.Не одобряю я развода:Во–первых, веры долг святой,Закон и самая природа…А, во–вторых, замечу я,Благопристойные мужьяДля умных жён необходимы:При них домашние друзьяИль чуть заметны, иль незримы.Поверьте, милые мои,Одно другому помогает,И солнце брака затмеваетЗвезду стыдливую любви.

«ПЕРЕДО МНОЙ ЯВИЛАСЬ ТЫ»

Однако Пушкин не успел ещё отправить это послание, как в середине июня 1825 года Анна Петровна сама появилась в Тригорском – направляясь в Ригу для примирения с мужем, она по дороге заехала к тётушке Прасковье Александровне Осиповой. Она устала от бесконечных гнетущих упрёков отца, от бесперспективности отношений с Родзянко, была полна желания упорядочить свою жизнь и, может быть, как–то наладить отношения с мужем, от которого находилась в полной материальной зависимости – обо всём этом она хотела поговорить с тётушкой, которую любила с детства и уважала.

Летом 1825 года в тригорском доме Вульфов обитало целое женское царство: кроме Прасковьи Александровны здесь проживали две её взрослые дочери от первого брака – Анна и Евпраксия, а также две маленькие дочери от второго брака и падчерица Александра Ивановна Осипова (Алина). Кроме того, в это время там отдыхал и приехавший на каникулы из Дерпта (ныне Тарту, Эстония) старший сын Прасковьи Александровны Алексей Вульф, который сразу же после приезда кузины начал активно ухаживать за ней.

Прасковья Александровна Осипова, урожденная Вын–домская (1781—1859) в первом браке (с 1799 года) с коллежским асессором Николаем Ивановичем Вульфом (1771– 1813), родила пятерых детей: Анну (1799—1857), Алексея (1805—1881), Евпраксию (1809—1883), Михаила (1808—1832), Валерьяна (1812—1845). Во второй раз она вышла замуж в 1817 году за статского советника Ивана Сафоновича Осипова (ум. в 1824), имела от него дочерей Марию (1820—1896) и Екатерину (1823 – после 1908) и воспитывала падчерицу Александру (Алину) (1808—1864).

После смерти отца, а затем и первого мужа Прасковье Александровне достались имения Тригорское в Псковской губернии и Малинники в Тверской.

Среди провинциальных помещиц она представляла собой явление далеко не заурядное: знала не только французский, но и немецкий язык, вместе со своими детьми училась английскому. Воспитание она получила домашнее, но любила читать, постоянно внимательно следила за литературными новинками, переписывалась со многими писателями. Обладая здравомыслием и принципиальностью, от отца она унаследовала характер не злобный, но своенравный, держала в ежовых рукавицах и обоих мужей, и детей, и дворовых с крепостными.

Издатель «Русской старины» М. И. Семевский со слов Алексея Вульфа написал, что все дети её не любили – за строгость и бестолковость в вопросах воспитания, за упрямство и настойчивость в мнениях, за мелочность, скупость и эгоизм; однако на самом деле нелюбовь к матери испытывал только её старший сын.

Прасковья Александровна состояла в родстве с Пушкиным: её сестра Елизавета была замужем за двоюродным братом матери поэта Яковом Исааковичем Ганнибалом. Александр Сергеевич познакомился с Прасковьей Александровной и её семьёй в первый свой приезд в Михайловское в июле—августе 1817 года, а в августе 1824 года, когда прибыл туда из Одессы, подружился и поддерживал эту дружбу до конца жизни. П. А. Осипова одной из первых оценила его талант, была в курсе всех литературных, хозяйственных и семейных дел и пыталась по мере возможности помогать ему в трудных ситуациях, в том числе и материально. Некоторые пушкинисты – да, вероятно, и наша героиня – рассматривали их отношения как любовные, что совершенно не соответствовало истине. Прасковья Александровна была глубоко религиозной и высоконравственной женщиной, а любовь её к Пушкину была чисто материнская.

«Приезжал он (Пушкин в Тригорское. – В. С.) обыкновенно верхом на прекрасном аргамаке, – вспоминала одна из младших дочерей Прасковьи Александровны Мария Ивановна Осипова, – а то, бывало, приволочится и на крестьянской лошадёнке. Бывало, все сестры мои, да и я, тогда еще подросточек, – выйдем к нему навстречу… Приходил, бывало, и пешком; подберётся к дому иногда совсем незаметно; если летом, окна бывали раскрыты, он шасть и влезет в окно… он, кажется, во всё перелазил… Все у нас, бывало, сидят за делом: кто читает, кто работает, кто за фортепиано… Сестра Alexandrine, как известно вам, дивно играла на фортепиано; её, поистине, можно было заслушаться… Я это, бывало, за уроками сижу. Ну, пришел Пушкин – всё пошло вверх дном; смех, шутки, говор так и раздаются по комнатам».