Здесь, в темноте - Алексис Солоски

что, что Ирина не сможет вернуть то платье от Кляйнфельд? Это не мои проблемы. Я собираюсь жить спокойно, тихо и ничем не примечательно, безопасно занимаясь критикой. Я буду потеть над большим трудом. И ни из-за чего другого.

В магазине рогаликов на Второй авеню, сидя у окна за открытым ноутбуком, я съедаю изрядное количество сливочного сыра и отправляю сообщение пресс-агенту вчерашнего спектакля, перенося бронирование на сегодняшний вечер. Я планирую больше спектаклей, стараясь, чтобы у меня не было свободных вечеров. Когнитивно-поведенческий терапевт, которого я посещала в течение трех сеансов, подчеркивал отвлечение внимания как полезный механизм преодоления трудностей. Будем надеяться, что переосмысление Ионеско[16] стоит внимания.

Выйдя из магазина, я замечаю, что вдоль улицы появились рождественские украшения – картонные Санта-Клаусы, злобно выглядывающие из витрин магазинов, снежинки, свисающие с каждого фонарного столба, как самоубийцы. Зимним днем Ист-Виллидж выглядит небрежно и безобразно, собственно, как и в другое время года: многоквартирные дома и лощеные кондоминиумы, дайв-бары и бутики, разбросанные вперемешку на изуродованных жвачкой улицах. Похоже, расстройство личности тут у всех, вероятно, поэтому мы ладим. В метро, я позволяю поезду L увезти меня на Восьмую авеню. Затем толпы посетителей галереи и туристов выталкивают меня вверх по лестнице, затем на север и запад, пока я не добираюсь до склада в районе Двадцатых улиц с табличкой на двери «Джек Фрост и партнеры». Я звоню в колокольчик и слышу, как он отдается эхом в каком-то похожем на пещеру пространстве за его пределами. Звучит скрежет металла о металл, когда отодвигаются засовы, дверь широко распахивается, и на пороге появляется мужчина, заполняющий дверной проем, невероятно высокий, затем, пошатываясь, проходит мимо меня на тротуар, где вытягивает руки и шею навстречу холоду.

– Простите, – говорит он, поворачиваясь ко мне. – Мы паяли все утро, и здесь чертовски жарко. Он вытирает пот со лба клетчатой банданой и улыбается мне. Это белый парень, лет тридцати пяти, с выдающейся мускулатурой, растрепанными волосами, непонятного цвета между светлыми и рыжими, морщинками в уголках глаз и россыпью веснушек на щеках. – Вы из журнала? – спрашивает он.

– Да, – говорю я, – Вивиан Пэрри. Вы Джек Фрост?

– Зовите меня Чарли. Судя по электронному письму, вы пришли посмотреть на снег.

– Да.

– Хорошо, – говорит он, снова открывая дверь и пропуская меня внутрь. – Могу я взять ваше пальто?

Может. Как только дверь закрывается, сухое тепло начинает покалывать мою кожу, вызывая капельки пота на затылке. Снимая верхнюю одежду, я следую за Чарли вглубь склада – беспорядочное нагромождение коробок, гофрированных трубок, вилочный погрузчик и несколько рабочих, двое из них с оголенной грудью, включая одного, склонившегося над сварочной горелкой. Мои ноздри щекочет запах паленых волос.

– Простите. Я знаю, что здесь как на экваторе. Проблема с трубами. Вам нужен только снег или вся эта погодная канитель? Например, дождь, туман и все такое? Мы работаем над эффектом молнии, но он будет готов только в следующем году.

– Я бы хотела увидеть их все, пожалуйста. Все те, которыми пользуются в театре.

– Конечно, – говорит он, подзывая меня к переделанному столу для пинг-понга. – Проходите. Давайте начнем отсюда. – Облокотившись на стол, он открывает ноутбук, крышка которого испещрена наклейками. Я готовлю ручку. – Итак, вы, вероятно, уже в курсе, но самое дешевое, что можно сделать, когда нужен эффект шторма, – это вообще не использовать никаких эффектов, – говорит он. – Просто попросите актеров притвориться, что они попали в шторм. Позвольте словам сделать свое дело. Свистите и надувайте щеки, верно? Следующий шаг – это звук, который может означать все, от катящегося по полу пушечного ядра до громовой машины за кулисами и какой-нибудь необычной настройки динамиков. Затем вы добавляете свет, мигающий, резкий, тусклый, какой угодно. Во времена Елизаветы в театрах для создания эффекта молнии использовали порох и фейерверки. Поэтому театры елизаветинской эпохи часто сгорали дотла. – Он смеется, и я вторю ему. – Ага, – продолжает он, – в общем, не рекомендую. Итак, у нас есть актерская игра, звук, свет, а затем, совсем недавно добавился проектный дизайн. Я запрограммировал пару сэмплов. – Он включает программу, выпуская завитки и завитушки, и когда наши головы соприкасаются у экрана, я чувствую запах его пота и еще один аромат, сладкий, с цитрусовым привкусом, напоминающий апельсин, солнечный свет.

Когда программа заканчивается, Чарли подводит меня к металлической арке, снабженной трубами разной толщины.

– Когда вы готовы перейти к реальным вещам, дождь – самое простое. Берется отрезок трубы из ПВХ, вроде этой, в нем проделываются отверстия. Ширина и количество определяют интенсивность. – Он указывает на водосток в бетонном полу. – Разгребаете перекрытие, чтобы уменьшить сток, строите желоба внизу и следите за тем, чтобы в костюмерной было много нескользящей обуви. Давайте начнем с моросящего дождя.

Он щелкает переключателем на панели управления, заключенной в пластик. Жужжание, порыв, а затем легкая струя охлаждает мою кожу. Я отодвигаюсь, прикрывая свой блокнот. Одна из техников, женщина с квадратным лицом, возможно, латиноамериканка, коротко подстриженная и в футболке с надписью «Артисты делают это вживую», бежит под брызги, резвясь, как спаниель, а капли затуманивают ее очки.

– Потрясающе! – восклицает она.

– Коринн всегда пытается превратить рабочее место в конкурс мокрых футболок, – говорит Чарли с любовью и достаточно громко, чтобы его услышали. – Она считает, что это свобода выражения мнений. Я говорю, что это домогательство.

Он переключает режим с мороси на ливень, и Коринн убегает. Как только вода стекает, он отводит меня обратно под арку и показывает мне снежную люльку, приводимую в действие ручным приводом, который издает тихий чавкающий звук, выбрасывая шквал пластиковых хлопьев. Затем он демонстрирует нечто большее – усовершенствованная модель, срабатывающая дистанционно. Сначала по спирали опускается всего несколько снежинок, но вскоре вокруг меня кружится снежная буря, разлетаясь кусочками пластика, которые застревают в моих волосах.

– Да, – говорит он, – для снежков это не очень хорошо, но если выстроить их в линию по три-четыре на сцене, то можно устроить неплохую бурю. Особенно если разместить парочку таких чудовищ за кулисами. – Он указывает на приземистый аппарат, из которого выходит трубка, напоминающая изображение слона на картинах кубистов. Он направляет трубку чуть левее меня и включает ее. Налетает ветер, несущий еще больше пластиковых хлопьев, достаточно сильный, чтобы заставить кончики моих волос подниматься и танцевать.

– А вот и гвоздь программы, – говорит он, указывая вверх на маленькую металлическую коробку, обращенную к круглому вентилятору. – Театральный снег, который на ощупь действительно похож на снег. Ну, почти. – Он заводит машину. – Только не пытайтесь ловить его ртом. На девяносто процентов он состоит из воды,