Роман с призраком - Барбара Вуд

— Мои… мои шлепанцы, — запинаясь, сказала я, — я пришла забрать свои шлепанцы.

— Я слышала, что ты разговаривала.

— Да. Получилось глупо, я ушибла ногу в темноте. Да вот же они.

Я наклонилась и подняла свои шлепанцы. Затем мы выключили свет и закрыли дверь спальни. Мне хотелось узнать, как долго бабушка стояла здесь и что она услышала. У дверей спальни бабушка чмокнула меня в щеку.

— Спокойной ночи, дорогая. И не отходи далеко от обогревателя, а то простудишься.

Бабушка вошла в свою комнату, выключила маленькую лампочку, и все погрузилось в темноту. Я стояла на верхней лестничной площадке, понимая, что они здесь, но не видела их и переживала мгновения загадочной встречи с Гарриет. Ее жалобный голосок все время звучал в моих ушах.

Что же я видела? Плод своего воображения, возможно, на мою неустойчивую психику оказало воздействие проживание в чужом доме? А что если я ее и в самом деле видела?..

Внизу пришлось ощупью пробираться в темноте, чтобы найти дверь гостиной. Вдруг откуда-то издалека донесся едва слышный звук. Я покрылась гусиной кожей. Казалось, будто меня навечно заманили в огромную, сырую пещеру. Где-то высоко сквозь древние сталактиты плыли звуки пьесы Бетховена «К Элизе» и отдавались жутким эхом.

— Нет… — невольно прошептала я. Каковы бы ни были истоки этих звуком, у меня не было сил слушать их.

Я отчаянно искала дверь гостиной, и наконец та под напором моего тела отворилась. Но я была не одна. В комнате, прислонившись к каминной полке, стоял молодой человек и улыбался мне. В руке он держал рюмку с каким-то темным напитком.

— Сегодня отвратительная погода, — сказал он, жестом приглашая меня подойти к камину.

Я как идиотка торчала в дверях и глазела на камин. В нем горели поленья и ревел настоящий огонь. Газовый обогреватель исчез. Добрые глаза молодого человека недоуменно уставились на меня.

— Ты промок до нитки, — игриво сказал он. — Так тебе и нужно.

Ничего не понимая, я посмотрела на свои джинсы, футболку, затем оглянулась через плечо. Позади меня стоял еще один молодой человек, он повесил на крючок в коридоре промокшее пальто и стряхнул шляпу о колено. Инстинктивно я прислонилась к серванту. Мое тело онемело, конечности отяжелели и не слушались. Удары пульса отдавались в ушах и, наверно, были слышны во всем доме.

Не знаю, ужас ли придавил меня к серванту, но, когда мимо меня прошел Виктор Таунсенд, я была так заворожена, что не могла даже вздрогнуть, хотя следом за ним ворвался холодный ночной воздух.

— Холод очищает воздух, брат мой, — сказал он звучным голосом, потирая руки над огнем.

Прикованная к месту, я наблюдала, как Джон Таунсенд подходит к шкафу, берет рюмку и наливает из графина янтарный напиток, который сам уже успел отведать. Оба затем выпили за здоровье друг друга и рассмеялись. Они не подозревают о моем присутствии.

Джон и Виктор непохожи. Первый ниже ростом и моложе. Думаю, Джону лет двадцать, Виктору — двадцать два. Первый не так красив, как второй, черты его лица мягче, и он казался добрее, что располагало к нему. Голову Виктора, моего прадеда (как странно представить его в этой роли), украшала грива черных волос, густые баки тянулись до самой челюсти, глаза были большие, глубоко посаженные, брови густые, их разделяла знаменитая борозда. В плечах он шире, чем брат. Его отличала гордая посадка головы.

Одеты оба были похоже и поразительно модно, будто они соперничали по части одежды. Их костюмы конца девятнадцатого века — темные сюртуки и брюки в тонкую полоску — говорили о том, что братья отличаются вкусом и хорошими манерами.

— Вижу, что за время пребывания в Лондоне ты к этому не потерял вкус, — сказал Джон, наблюдая, как Виктор наливает себе еще одну рюмку.

— Брат, меня не было всего один год. Ты говоришь так, будто ожидал увидеть меня совсем другим человеком.

— Я ожидал, что ты поумнеешь. Королевский колледж пользуется известной репутацией. Чему же все-таки учат в медицинском колледже?

— Как вести себя у постели больного.

Джон откинул голову и расхохотался.

— Мой дорогой брат, на сей счет ты сам кое-чему можешь научить лондонцев! Скажи мне, — он наклонился к Виктору, заговорщицки улыбаясь, — тебе действительно нравится препарировать трупы?

— Стоило мне вернуться домой, как в тебе проснулось нездоровое любопытство.

— Пусть будет по-твоему. Будем говорить о приятном. Тебе уже доводилось обследовать молодых леди?

Виктор покачал головой и улыбнулся.

— Джон, боюсь, ты неисправим. Врачом не становятся для того, чтобы поглазеть на трупы и обнаженных девиц.

— Да, как я мог забыть! — Джон сделал театральный жест. — Ты ведь любишь все человечество, сочувствуешь его страданиям и одержим желанием покончить со всеми болезнями и напастями!

— Нечто вроде этого, — пробормотал Виктор.

Мгновение оба брата молча стояли перед камином, смотрели на языки пламени, и только теперь я заметила, как изменилась эта комната. На всех стенах были украшенные цветами обои, на полу лежал толстый персидский ковер, в котором сочетались темно-синие и ярко-красные цвета. Стоявший в углу шкаф стал новым и сверкал; с дивана, набитого конским волосом, исчезло вульвортовское покрывало бабушки. На каминной полке стояли часы с широко расставленными ножками, обе стороны которых сторожило по паре стаффордширских собак. Комнату освещали газовые рожки, висевшие на стенах, и я заметила на них овальные портреты с незнакомыми мне лицами.

Эта сцена зачаровала меня. Не желая разрушить ее и не догадываясь, как она мимолетна, я не шевелилась и едва дышала. Хотя я и не видела, как открылась дверь, поскольку боялась повернуть голову, зато услышала, что кто-то вошел, затем почувствовала, как следом ворвалась струя холодного воздуха.

Виктор обернулся и, одарив нас самой очаровательной улыбкой, протянул обе руки к Гарриет. Она приближалась к нему.

— Виктор, я так счастлива, что ты приехал к нам в гости!

Брат и сестра обнялись и поцеловались, затем он отстранил ее от себя на длину локтя, чтобы получше рассмотреть.

— Как ты выросла за этот год! — дивился он.

Виктор сказал правду. Молодая женщина, стоявшая здесь, уже не была тем капризным ребенком, который несколько минут назад плакал наверху. Во-первых, Гарриет сбросила детскую одежду и теперь носила длинное шелковое платье с высоким воротником и тугим лифом, переходившим на бедрах в тяжелую юбку, которая спереди напоминала шторы, а позади собралась в пышный турнюр. На это платье ушел не один ярд материала, юбка была затянута поясом так, что Гарриет удавалось передвигаться лишь мелкими шажками. Длинные локоны теперь не закрывали шею, а были убраны на голове и скреплены заколками и лентами. В свете газовых рожков, когда на ее лице отражались блики от языков горевшего в камине пламени, Гарриет казалась почти красивой.