Искатель. 1979. Выпуск №2 - Владимир Щербаков

— Цыпленок! Выйди!

— Он мне не мешает, — говорю я довольно нахально.

Вмешательство Искры в дело наряду со всем прочим означает, что Петков перестал быть единоличным хозяином а у Слави нет причин, чтобы не дать ему это почувствовать.

— Я сказал: выйди! Не зарывайтесь, Багрянов!

Хрустальные глаза на сей раз не повергают меня в трепет.

— Знаете… — начинаю я небрежно и достаю из пачки сигарету, — сдается мне, что Гешеву будет интересно узнать, кого вы прочите в авторы записки.

— Это шантаж?

— Ну что вы! Просто сделка. Не надо только на меня кричать, да и угрожать не надо. И все будет отлично.

Хрусталь темнеет, наполняется цветом. Петков дотягивается до стула, придвигает его и садится с принужденной улыбкой.

— Вы правы… Я погорячился, Багрянов. — Он привычно оттягивает ворот и придерживает его пальцем. — О чем вы говорили?

— Представьте, ни о чем, что бы имело для вас хоть какое нибудь значение. О погоде и моем виде. О том, что мне не к лицу борода.

— Сигареты от нее?

— Разумеется.

— Дайте сюда. Вам принесут другие. Только «Арда» или сойдет что-либо еще?

— «Картел» тоже годится. Вы и своим не доверяете?

— Береженого бог бережет, — говорит Петков и пощелкивает ногтем по пачке. — Значит, речь шла о погоде?

— И о кофе.

Петков оставляет в покое пачку и до отказа оттягивает ворот свитера. Роскошная вещь, но я бы на его месте не стал ее носить. Воротники под горло противопоказаны неврастеникам.

— Напишите мне обо всем. Как можно подробнее.

— Цыпленок был здесь и все слышал.

— Он тоже напишет. Что же касается бороды, то Искра права. Вас надо побрить.

Разговор иссяк, но мы сидим друг против друга в не торопимся расстаться. Сумбур и хаос наполняют комнату, засоряя ее обломками фраз, видений и чувств. Чтобы разложить все по полочкам, требуется время, и не только оно одно.

Отчет. Помнит ли Цыпленок дословно разговор о дожде и снеге? И что знаменует пароль, произнесенный Искрой, — провокацию или шажок к свободе? Где правда? Где? Я сижу, курю, и пепел рыхлым столбиком нарастает ка сигарете.

12

…«Жребий брошен!» — произнес Цезарь и с этой фразой вошел в историю. Слави Багрянов много веков спустя сказал то же самое, но уже не для истории, для себя. И решиться было ему немногим легче, хотя от него зависели не судьбы государств, а всего лишь несколько отдельно взятых жизней.

Искра только что ушла из особняка, унося в памяти дату «аварийного» рандеву и текст объявления для «Вечера». Всего несколько часов было дано мне, чтобы взвесить степень риска и прийти к выводу, что иначе поступить нельзя.

После обеда я докончил отчет и разлегся поверх одеяла в позе отдыхающего пахаря. Марко, сменивший Цыпленка на посту у двери, уныло клевал носом и время от времени спохватывался, взглядом проверяя, не унесла ли меня фея. С губы у него свисала ниточка слюны, но правая рука не покидала кармана брюк, оттянутого пистолетом.

В принципе я до приезда из Плевена имел возможность избежать ареста. Никто не был в силах помешать мне смыться из вагона или же, на худой конец, улечься под колеса трамвая. У моторных вагонов экономной «Себион» отсутствуют предохранительные решетки, что, как известно, создает максимум удобств для самоубийц. Правда, после такого поступка вопрос о дальнейшей судьбе чемоданчика сам собой отпадал, а это значит, что кто-то другой, покинув дом и семью, должен был проделать работу, оказавшуюся Слави не по плечу.

Я лежал и курил, все больше склоняясь к выводу, что поступил правильно. Эффектные жесты — штука красивая, но куда полезнее для дела избегать их и приноравливаться к обстоятельствам. Да и кто сказал, что все потеряно?

Петков, уезжавший куда-то, вернулся к ужину и застал меня в состоянии покоя и умиротворенности. Он привез сотню «Картел № 2» — мягкую коробку с бандеролью из пакетной бумаги. Я распечатал ее, эакурил; после «Арды» дым показался мне горьким, и я поморщился.

— Опять недовольны? — спросил Петков, разрушая молчание. — Вы же сами просили «Картел»… Не цените вы доброты…

Петков разглагольствовал о доброте, а я вспоминал седоусого и невесело соображал, арестован он или нет. Все сходилось на том, что в организации провал. Но где? В каком звене? Пароль о снеге знаем мы трое — представитель Центра, я и связной.

Перед поездкой меня ознакомили с тем, что относилось к работе группы. В пределах допустимого, разумеется. Имен и подробностей число технического свойства мне не сообщали, и это было правильно, однако, что группа несколько недель находится под ударом, не стали скрывать… Началось с того, что ДС арестовала двух информаторов, и один из них, очевидно, назвал человека, выходившего к нему на связь. Связного с большим трудом удалось вывести из-под наблюдения и укрыть на запасной квартире, но этим дело не кончилось: армейские пеленгаторы из РО-2[6] полковника Костова нащупали рацию, и перед самым Новым годом контрразведка произвела налет на дом, из которого работал радист. В операции, помимо людей Гешева и Праматорова, участвовали два отделения жандармов и агенты полковника Костова. Товарищи, прикрывавшие «пианиста» с улицы, даже не успели вмешаться — так быстро все произошло. Да и был ли смысл? Что они могли поделать — двое против сорока со своими семизарядными хлопушками?… Радист держался сколько мог; дверь его комнаты была изнутри обшита листовым железом и запиралась амбарным засовом; передатчик был настроен для радиообмена с Центром, и операторы отчетливо слышали аварийный сигнал, трижды повторенный, прежде чем рация замолчала. Навсегда. Последнюю фразу радист передал клером.[7] «Обстановка такая, что вынужден самоликвидироваться. Прощайте…» Товарищи из группы прикрытия, засевшие на чердаке напротив, видели, как труп радиста вынесли агенты в штатском и бросили в военный грузовик.

Две недели спустя Центр получил шифровку, пришедшую кружным путем. Наш представитель сообщал, что новых провалов нет, но положение сложное. Запасной передатчик хранился в комнате связного, и вынести его не удалось; «пианист» сидит без дела, а собрать на месте новый «инструмент» не представляется возможным. В заключение шли обычные фразы о том, что товарищи спокойны и полны готовности выполнить долг, и я, читая их, почувствовал, как в сердце вонзается длинная острая спица… «Полны готовности».

Чемоданчик из крокодиловой кожи да скромная персона Багрянова, приложенная к нему, — это было все, чем Центр мог помочь товарищам в настоящее время. По крайней мере, на первых порах.