Поймём ли мы когда-нибудь друг друга? - Вера Георгиевна Синельникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я очень благодарен вам за это. Право, не знаю, как вас благодарить.
— Что вы? Я сделал это ради собственного удовольствия!
Что может быть проще, яснее и легче? Однако же, до этой очевидности я добирался ползком через тернии, и до сих пор многим моим поступкам предшествует мучительный анализ, взвешивание всяческих «за» и «против». Отчасти поэтому, отчасти потому, что простодушие, в чём ты меня ещё раз убедила, всегда вызывает насмешки, принципы свои я не декларирую, и это тоже один из способов маскировки.
Но и кроме камуфляжа, Данусь, есть очень много всего, что не просто усложняет понимание человеческого поведения, а зачастую делает это понимание невозможным. Существование предопределённости, влияние внешней среды, роль случая, наша несвобода от «вдохновителей и организаторов всех наших побед» … А игра воображения, Данусь! Нередко оно оказывает нам поистине медвежью услугу. Не оно ли заставило тебя испытать неприятные ощущения при встрече с Севером? С этой обидной жестокостью я сталкивался много раз. Мечта созидает, жизнь разрушает. И винить тут некого — мы как бы сами наносим удар в собственное сердце.
Вот почему сейчас, Данусь, я изо всех сил стараюсь не только не придумывать тебя, не наделять несуществующими добродетелями, которые гроша ломаного не стоят, видеть тебя такой, как ты есть, и такой тебя любить, но и предостеречь тебя от чрезмерного увлечения розовыми тонами, от той влюблённости, с которой ты смотришь на людей, начиная с нереально-прекрасной Дарьи, кончая «выдрой» комендантшей. Не жди, что они сыграют пьесу с желанным финалом. Помни: всё значительное и важное свершается медленно, незаметно, и уж если чему быть суждено, то не место будет тому причиной.
Верю, что всё ещё будет, но мы должны быть вместе, Данусь! Я люблю тебя, слышишь?! Если бы ты знала, как я тебя люблю! Когда я просыпаюсь утром, первое моё ощущение — что-то начинает толкаться и ворочаться в моей груди, и сумерки души вдруг прорезает тёплый луч. Я знаю, что это ты. Лицо моё разглаживается, и я шепчу: доброе утро, Данусь! Иногда я ловлю себя на том, что отыскиваю тебя в толпе, особенно на Южном вокзале. Так и кажется, что перрон вот-вот озарится твоей улыбкой, но нет ни одного лица, которое хоть чуть-чуть было бы похоже на твоё. Я начинаю злиться: какому дьяволу понадобилось нас разлучать? Это его, хвостатого, проделки. Так и вижу, как он ухмыляется, довольный удавшейся подлостью, однако ж, на этот раз я обойду его на повороте. Всего десять месяцев, Данусь! Нет, на этот раз ты не отвертишься от похвалы, я заслужил её честно.
Жизнь моя на данном этапе, не считая предстоящей полосы зачётов, приятна во всех отношениях. Приборы свои я на время забросил, помогаю «белякам» разобраться с полевыми материалами — обработать образцы, сделать разрезы, наметить маршруты магнитометрической съёмки. По жадности своей они нахватали столько всего, что дай бог справиться до полевого сезона. Меня устраивает то, что я варюсь в этом чёртовом котле — время летит быстро.
Живу я теперь, Данусь, не от стипендии до стипендии, а от письма до письма. Что от тебя есть весточка, я узнаю ещё с порога по запаху — мать запекает рыбу или делает пирог с капустой — то, что ты любишь. Так что пиши почаще!
Как хотелось бы мне тебя поцеловать! Хотя бы разок. Или тысячу разков.
Всегда твой.
_ _ _
Пос. Дальний
Дана
19.12.1963 года.
О мудрейший из мудрых!
Слово радость здесь неуместно. Я ликую! Я подпрыгиваю до потолка, вешаюсь на шею Дарье и Рене, исполняю танец с саблями, испанскую хоту и молдавский жок.
Ты приедешь в сентябре!
Но сможешь ли ты увезти меня отсюда и захочешь ли уезжать сам — вот в чём вопрос.
Странная это земля, понимаешь? Ещё совсем недавно я смотрела на неё с отчаянием и с отвращением, а сейчас замечаю, как не по дням, а по часам во мне прорастает пока ещё не совсем понятное, трудно определимое чувство,