Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство - Кай-Ове Кесслер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неграмотным также приходилось запоминать и заучивать слова молитв и песнопений. Иначе они не могли бы следить за ходом богослужения. Слушая певцов и рассказчиков, они усваивали народные песни, сказки и героический эпос. По оценке ученых, в те времена люди могли запомнить гораздо больше, чем мы сейчас, именно благодаря передаче информации из уст в уста. В эпоху поздней Античности бывали люди, которые знали наизусть всю «Энеиду» Вергилия – а это, между прочим, несколько тысяч стихов. И в сфере образования звучащее слово было мерой всех вещей. Даже в позднем Средневековье, в XIV–XV вв., среди студентов первых университетов были неграмотные – немыслимая в наше время ситуация[54].
Нам сложно представить тот поток звуков, бесед и речей, в котором буквально тонули люди Средневековья. Сейчас постоянные разговоры окружающих мы склонны воспринимать как шум, однако в Средние века ситуация была скорее обратная. Как это сформулировал медиевист Отто Борст, «во времена, когда литературные произведения только слушали (не имея возможности прочесть), звук не надоедал – он был незаменимым носителем информации, ее символом»[55].
В деревне любое акустическое событие превращалось в сенсацию. Современному человеку скоро наскучили бы однообразие и монотонность (вслушайтесь, само звучание этих слов навевает скуку) сельской местности. Крестьяне смотрели на вещи иначе, однако и для них любое отклонение от привычного порядка вещей, даже самое незначительное, было долгожданной возможностью разнообразить течение будней. Особенно приветствовали странствующего торговца или музыканта, который, среди прочего, мог принести последние новости. Деревенские дети встречали пришельца громкими криками, а взрослые нередко бросали работу, чтобы с жадным любопытством слушать музыку или рассказы.
В любом высказывании, празднестве, ритуале нужно было соблюдать определенную меру: нельзя было касаться авторитета духовной и светской власти или тем более его оспаривать. Ослушникам Церковь грозила страшными карами, начиная с отлучения и заканчивая прямой дорогой в ад. Чистилище, вечное проклятие, геенна огненная, муки, крики и скрежет зубовный – для средневекового человека все это реально существовало и представляло серьезную угрозу. Описания ада он мог найти в устных рассказах, проповедях и литературе. Флорентийский поэт Данте Алигьери (1265–1321) в «Божественной комедии» проводит своего героя через ад и описывает его путешествие на староитальянском языке, тем самым оспаривая статус латыни как единственного литературного языка. Кроме того, выбор «народной речи» позволяет каждому понять мысль поэта и буквально услышать звуки ада, включая ужасные вопли проклятых, участь которых может разделить любой грешник:
Там вздохи, плач и исступленный крик
Во тьме беззвездной были так велики,
Что поначалу я в слезах поник.
Обрывки всех наречий, ропот дикий,
Слова, в которых боль, и гнев, и страх,
Плесканье рук, и жалобы, и всклики…[35][56]
Людей громко призывали воздерживаться от греха, порока и богохульства. Они боялись дьявола, испытания огнем в чистилище (Purgatorium) и адского шума. Рассказывали, что в аду грешников привязывают к огромным колоколам, звонящим день и ночь, так что осужденные на эту муку совершенно лишаются рассудка. Церковь ревностно охраняла клад античного знания, скрытый преимущественно в монастырских библиотеках. Именно она решала, что дозволено было знать людям. В течение столетий у Европы были проблемы с прогрессом, так как Церковь подавляла инновации и свободу мысли[36].
До возникновения университетов все знание хранилось в монастырях. Церковь контролировала его, регламентировала и подвергала цензуре. Средневековый монастырь был свободен от грубого, вульгарного шума, особенно в дни церковных праздников, когда монахи и монахини еще глубже погружались во внутреннее созерцание. Тем не менее насельники монастырей и клирики далеко не всегда вели себя так тихо. День бенедиктинского аббатства был наполнен шумом всяческих работ – монахи-столяры стучали и сверлили, садовники орудовали лопатами. У цистерцианцев возле плотин скрипели колеса водяных мельниц, а братья пыхтели от натуги, перетаскивая тяжелые мешки с мукой. Даже нищенствующие ордена, францисканцы и доминиканцы, жили не особенно тихо. В кельях, капеллах и трапезных (рефекториях) их монастырей подолгу читали часы и вечерние молитвы, и делалось это ни в коей мере не тихо и не самоуглубленно. Братья молились громко, дабы каждому было слышно их обращение к Господу. Во время общих приемов пищи чтец звучно декламировал отрывки из Библии – и внимать должны были все, несмотря на шум трапезы. А после еды каждому монаху вменялось в обязанность прочесть вслух хотя бы один текст из Священного Писания, громко и отчетливо.
В X столетии в Священной Римской империи насчитывалось более 1100 монастырей, а во Франции – вдвое больше. Хотя строгие правила августинского и бенедиктинского уставов запрещали игру как бессмысленное времяпрепровождение, в стенах монастыря иногда раздавались громкие и веселые звуки. По крайней мере, время от времени монахи во что-то играли. Источники редко говорят об этом прямо, однако некоторые задокументированные инциденты позволяют представить звучание игр. Одна из них называлась жё-де-пом (фр. jeu-de-paume) – это вид сквоша, в котором нужно было бросать мяч о стену галереи и отбивать его ладонью. Французский историк игр Жан-Мишель Мель обнаружил, что в 1250 г. Церковь запретила монахам играть с мирянами[57]. В 1396 г. мужчинам, желавшим вступить в конвент соборного капитула в Осере (Франция), предписывалось принести с собой мяч[58]. Некая Марго, уроженка бельгийского Монса, считалась лучшей теннисисткой своего времени и поэтому была приглашена на игру ко двору герцога Филиппа Бургундского (1396–1467). Впоследствии она, уже постригшись в монахини, перебралась в траппистский монастырь Солеймон (Бельгия) и там, насколько нам известно, учила играть в теннис жителей соседнего Намюра. Возможно, ее ученицами были и сестры-траппистки, насельницы ее аббатства[59]. Иногда из-за монастырской стены слышался и грохот кегельбана, и взволнованные крики футбольных болельщиков. В 1450 г. клирики монастырского собора в бенедиктинском аббатстве Эксетер (Англия) решились на самый радикальный шаг: они полностью закрыли соборную галерею, чтобы там не шумели игроки в мяч[60].
Итак, в монастыре было значительно тише, чем в городе, и это вполне вписывается в картину эпохи. В средневековых скрипториях шла тихая интенсивная работа: там учились и копировали манускрипты. К чему там не стремились, так это к прогрессу. Монастыри сохраняли знание, собирали его по крупицам и складывали в архивы. Епископы и аббаты решали, какая часть собрания будет в открытом доступе, какая – нет. Философия вместо физики, теология вместо техники – общая тенденция была такова. Высшим авторитетом была
