Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ) - Санин Владимир Маркович

И тут Пашков вспомнил, что хотел, да не оставил в сейфе для жены записку: «Если что, на материк не вези, схорони на Домашнем». Ну и хорошо, что не оставил, нечего судьбу искушать, нам туда еще рано, в жизни кое-что нужно сделать. И прежде всего, решил Пашков, выспаться, иной раз бывает, что пятнадцать последних километров за трое суток не пройдешь.

С этой мыслью он полез в кузов, забрался в мешок и уснул. И снился ему полярный сон: медведи, пурга и торосы, одинокий каменистый остров и стелы, обдуваемые всеми ветрами земной макушки…

Проснулся Пашков от щекочущего ноздри аромата кофе,

— Семка под вездеходом ковырялся, — рассказывал Кузя, — я на крыле монтировал зеркало заднего обзора, а Валерка Орешкин, наш повар, тащил из камбуза ведро с помоями. Дизельная рядом, гремит, ничего не слышу, но вижу — у Валерки глаза шарами, пасть открыта, значит, думаю, орет. Оборачиваюсь — медведь меня изучает, с какого боку начать! Я в него плоскогубцы и прыг в кабину, а он их обнюхал, признал несъедобными и направился к Валерке, от которого пахло жареной рыбой. Валерка козлом сиганул в дом, мишка очень удивился и тут заметил, что валенки из-под вездехода торчат. Дернул за один, а Семка ему валенком в морду; «Пошел вон, не мешай!» Мишка обиделся, содрал валенок и стал вытягивать Семку за штаны, а тот озверел и сам подался назад, чтобы набить гаду морду. Значит, подался — и тут увидел лапу. Не поверил, потрогал лапу рукой и так завизжал, что мишка небось до сих пор заикой ходит.

— Это ты визжал! — перебил Крутов. — А я просто на подмогу звал.

— Ага, сейчас вспомню… — Кузя наморщил нос и изобразил работу мысли.

— Вспомнил: «Товарищи! — это не визжал, а вежливо говорил Семка. — У кого есть время, дайте мишке веником по заду, чтоб не приставал к занятому человеку». Так?

— Ах, чтоб ты лопнул, — пожелал Крутов. — Вот брехун!

— А что дальше? — теребил Голошуб.

— Валерка выскочил с мелкашкой, открыл прицельный огонь по мишкиным окорокам, и тот нарезал винта в торосы — между прочим, с Семкиным валенком, не знаю, как он там в одном ходит, второго-то снять не успел. С тех пор Семка валенки к ногам проволокой прикручивает, на всех медведей не напасешься.

— Опять врешь, — сердито сказал Крутов. — Смотри, никакой проволоки.

— Вот Зозуля приедет, он вам за тот прицельный огонь выдаст, — подал голос Пашков, выбираясь из мешка. — Налей кофе, Семен.

— Какой такой Зозуля? — спросил Голошуб.

— Медвежий Айболит, — пояснил Кузя. — Специально приезжает клизмы медведям ставить.

— Тоже развлечение нашли, — ворчал Пашков, прихлебывая кофе. — Пуля из мелкашки жалит, особого как будто вреда не наносит, а потом вокруг нее нагноение, и медведь от боли бесится. Увижу баловство с мелкашкой — полярную надбавку срежу, усвоили? Разгонять моторы пора, сумерки на подходе.

За ночь вокруг машины намело, но в метель поземка не перешла, и видимость для движения оставалась сносная. Сумерки длились недолго, всего лишь часа полтора, однако шесть-семь километров за это время сделали. Голос Блинкова звучал все отчетливее и оптимистичнее: погода налаживается, облачность поднимается, и в любой момент ребята готовы устроить из ракет фейерверк.

Так что за направление Пашков был спокоен.

Но и только. Дальше снова пошел сильно торошенный лед, и двигаться по нему приходилось «шахматным конем», зигзагами, а постоянные промеры отнимали и силы и время. А часа два и вовсе не двигались, так как началась «белая мгла», или «уайт аут», как изящно по-английски называл ее Кузя, донельзя искажавшая очертания рельефа: впереди вроде бы высоченный пик, а подъезжаешь — полуметровый ропачок, какое-то дьявольское наваждение, гигантская, размером с ископаемого птеродактиля птица, а это обыкновенная чайка… Опасная своим жульничеством штука — «белая мгла»; уж если обязательно нужно двигаться, то пусть лучше будет поземка или даже лютый мороз: все честно, и никакого обмана.

А потом «белая мгла» исчезла так же неожиданно, как появилась, и фары высветили широкое и ровное поле многолетнего пакового льда. «Вот так бы и до конца! — развеселился Кузя, переходя на вторую передачу, — а то ползем как черепахи».

Лед и в самом деле оказался превосходный, промеры стали делать реже и то для порядка, и Пашковым вновь овладела уверенность, что поход закончится благополучно. План у него созревал такой. Пока Голошуб будет заниматься сваркой и приводить в порядок шасси, оба вездехода обшарят острова и найдут потерпевших аварию. Если среди них есть сильно пострадавшие, торопиться не надо: медикаментов он везет целый ящик, а первую помощь медсестра Горюнова оказать сумеет. Пока люди подкармливаются и приходят в себя, на припае можно будет расчистить подходящую взлетно-посадочную полосу, получше, чем на Медвежьем. Ну а не будет погоды, можно и переждать, продовольствия и одежды на вездеходах навалом.

И капканы на песцов поставим, совсем уж успокоено думал Пашков, хотя лучше бы это сделать недельки через две-три, а то попадутся «синяки», зверьки помета нынешнего года, еще не совсем вылинявшие. Пашков заулыбался, вспомнив, как однажды Клава напросилась вместе с ним проверять капканы и возмущалась, глядя, как мужики кончают попавшихся песцов — очень ей было их жалко. «Если бы все женщины знали, как добывается этот мех, они устроили бы вам бойкот!» И из принципа отказалась от своей роскошной песцовой шапки — кажется, на целых две недели…

— Нерпа! — выкрикнул Пашков.

Нерпа на льду — что дорожный знак: «Внимание, лед слабый!»

Кузя тоже увидел нерпу и резко затормозил, но было поздно: лед под гусеницами хрустнул, и вездеход плюхнулся в хитро замаскированную полынью.

Проваливаясь, вездеход окунается сразу по самый верх, а потом быстро всплывает по ватерлинию — это в самом лучшем случае, о котором долго вспоминают, качают головами и обязательно восклицают что-то вроде: «Ну и везунчики, в сорочках родились, ребята!»

Чаще всего случаются три варианта.

Первый: наплывшая льдина ударяет по лобовому стеклу и расплющивает водителя и пассажира, если они не нагнутся. Это не самый плохой вариант, ибо смерть будет мгновенной.

Второй вариант куда хуже: наплывшая льдина толщиной больше десяти сантиметров накрывает кабину сверху. В этом случае вездеход всплыть не может, и люди погибают; что там с ними происходит, еще никто никогда не рассказывал. Третий: если толщина льдины меньше десяти сантиметров, то вездеход, всплывая, пробьет ее и все дальнейшее будет зависеть от самообладания людей, так как запас плавучести у вездехода достаточный.

Случилось так, что на долю Пашкова и Кузи выдал именно счастливый третий вариант. Все произошло в считанные секунды: не успел еще Крутов подбежать к месту происшествия, как вездеход уже всплыл и покачивался на воде, быстро, на глазах, покрываясь изморозью. На крыше кабины открылся люк и из него по пояс высунулся Кузя.

— Чего ворон ловишь? — заорал он на Крутова. — Трос заводи!

Кузя исчез в кабине и стал отрабатывать задний ход, пока не приблизился к краю полыньи. Потом из другого люка вылез и тяжело прыгнул на лед Пашков,

— Почему один, где Голошуб?!

— Орет в кабине, — поведал Крутов. — Перепугался.

— Заткни ему орало ветошью и тащи сюда! Пока Крутов возился с тросом, Пашков и Голошуб выдернули прикрученное к борту вездехода бревно и подцепили его к гусеницам сзади, с таким расчетом, чтобы в самом начале движения оно попало на лед.

— Долго возитесь, — высовываясь из люка, выразил свое недовольство Кузя. — Кинь сигарету, Викторыч, покурить охота, от нервов.

— Я тебя вылечу! — пообещал Пашков. — Отрабатывай назад!

Трос натянулся, вездеход с ревом вполз на бревно и медленно выкатился из полыньи на лед.

Потом подсчитали убытки.

В общем, отделались счастливо. Воды в кабину подало не так много — вездеход уже был не новый, днище стало подгнивать и, несмотря на тщательную подготовку, какую-то щель Кузя все-таки не промазал; и Пашков и Кузя сильно промочили валенки, но это была беда поправимая, обули сухие из запасов; главным же убытком оказалась потеря времени, потому что весь передок и стекла пришлось очищать от намерзшего мокрого льда, да еще долго, с частыми промерами, искать обход.