Святая Земля. Путешествие по библейским местам - Генри Мортон

Вошла пара молодых мужчин, вероятно, сыновья хозяина, и после вежливого обмена приветствиями мне предложили финики и гранаты, а шейх погрузился в сложный ритуал приготовления чая.

Я с интересом наблюдал за его действиями. Особая честь — разливать чай, но для впервые пришедшего принять ее считается неприличным; следует категорически отказаться, воздев руки вверх в знак протеста и смущения, и сказать, что ты недостоин. Тот, кто готовит чай, называется «султан», и когда сиванцы собираются большой группой по особым случаям, они выбирают самого почтенного и уважаемого человека в качестве «султана» данного вечера.

Сначала шейх ополоснул маленькие стаканы кипятком из чайника, который стоял на жаровне с углями. Затем открыл шкафчик, в котором было несколько отделений. Одно из них было заполнено зеленым чаем, другое — черным, третье — сахаром, а четвертое — листьями мяты.

Шейх тщательно и придирчиво отмерил небольшое количество зеленого чая, добавил пару щепоток черного, плеснул кипятку в заварной чайник. Принюхавшись к аромату, он выждал секунду и слил образовавшийся отвар. Вторая попытка оказалась более успешной. Он снова влил кипяток, подождал мгновение и налил себе глоток чая, раз или два критически отхлебнул. После первого глотка он, казалось, еще сомневался, и я подумал, что он сейчас снова выльет настой; однако второй глоток его убедил, и он протянул мне маленький стакан, наполненный обжигающей жидкостью.

Затем церемония повторилась. Я получил второй стакан, на сей раз чай был сладким, потому что в него добавили сахар. После цветистых благодарностей я выпил и эту порцию, и церемония приготовления чая повторилась в третий раз. Третья порция была приправлена не только сахаром, но и мятой.

Согласно этикету, полагается выпивать не менее трех стаканов чая. Ни в коем случае нельзя отказываться. Жители Сивы убеждены, что чай очень полезен, но если вам стало плохо после его чрезмерного употребления, надо закусить сладким лаймом.

Позолоченная сабля, подаренная шейху королем Фуадом, с особой гордостью была показана мне хозяином. Я положил ее на колени, и шейх преподнес мне первый лайм, а затем красный гранат — плод, который я, по-моему, не пробовал с детства. Есть его трудно, испытываешь скорее разочарование, чем удовольствие. Вскрыв кожуру, обнаруживаешь, что это коробочка с рубиновыми зернами, но внутри находятся мелкие и жесткие косточки, с которых при надавливании стекает водянистый сок, заполняющий рот.

Шейх сидел, обмахиваясь пальмовым листом и прогоняя таким образом мух; он настойчиво предлагал мне угощаться шоколадным печеньем, похожим на английское. Такое проявление торгового этикета в Сиве весьма тронуло меня.

Разговор мы вели самый что ни на есть банальный, словно два короля, случайно встретившиеся и вынужденные соблюдать формальности. Я не расспрашивал его об оазисе, хотя меня многое интересовало, и после обмена любезностями покинул дом, дождавшись момента, дозволенного этикетом.

В середине дня я взглянул из окна дома для гостей и увидел группу мужчин, сооружавших нечто вроде виселицы. Мне объяснили, что в честь моего отъезда будут устроены танцы, и «виселица» предназначена для подвешивания ацетиленовой лампы.

Около девяти часов вечера, когда луна серебристым светом заливала пальмовые рощи, превращая пустыню в зеленый сумрак, шейхи и прочие почтенные мужи стали собираться на праздник. Я пошел в гостевой дом за стульями, которые выставили в ряд напротив «виселицы». Самый большой стул приберегли для Мамура, а три особо важных места по соседству с ним предназначались для доктора, офицера службы патрульных на верблюдах и меня. С обеих сторон от нас расселись шейхи и местные старейшины.

Я заранее послал в деревню за фунтом чая и, теперь узнав очень много о местных обычаях, не стал поручать приготовление напитка повару. Когда собрались все шейхи, я предложил выбрать «султана». Последовала весьма любопытная с точки зрения социального лицемерия сцена: сначала один шейх сделал вид, что недостоин такой чести, потом другой, третий; наконец пришлось делать выбор — кто же тут самый важный и почтенный, кто будет оскорблен, если его обойдут вниманием, — и «избранника» чуть ли не силой вытолкали к жаровне. Он потратил едва ли не большую часть моего фунта чая на заварку порций, которые пробовал и выливал на землю, и я начал задумываться о том, хватит ли в итоге хотя бы на одну порцию для каждого из собравшихся.

Наконец он удовлетворился достигнутым вкусом и изготовил большой жестяной чайник горьковатой жидкости, которую, судя по всему, все считали лучшим чаем, когда-либо заваренным в Сиве. Сидя в лунном свете с маленькими стаканчиками в руках (я позаимствовал их в полицейском участке), мы ждали, когда появятся танцоры из соседней деревни.

Издалека, из-за песков, до нас донесся приглушенный рокот тамтамов. Кто-то включил ацетиленовую лампу, и вокруг нас вспыхнул крут белого света, мгновенно затмившего лунное сияние.

Когда танцоры приблизились, мы услышали мелодию флейты, сопровождавшей удары тамтамов; время от времени раздавались крики, ритмические повторения одной и той же фразы, завывания, жалобные стоны, а потом все это прекратилось так же внезапно, как началось. В круге света появилась компания варварского вида, в сопровождении гаффира с длинным кнутом и полицейского с ружьем за спиной — довольно странное сопровождение для группы танцоров!

Прежде чем начался сиванский танец, они выпили лубчи, и потом мальчики и взрослые мужчины (женщин не было) постепенно стали доводить себя до состояния возбуждения. Они хлопали в ладони, раскачивались, ходили вокруг барабанщика и двух флейтистов.

Музыканты сели на землю и завели монотонную, но довольно приятную мелодию. Жаль, что мне не хватит музыкального таланта, чтобы ее описать. По-моему, такого рода музыку называют «горячий джаз». Однако то, что я слышал в Сиве, было намного горячее всего, что мне доводилось услышать где бы то ни было, даже в Гарлеме. В мелодии были чувственность и дикость Ливийской пустыни, печальная красота этих мест, вечный голод — голод и величие бесконечной пустыни.

В какой-то момент танцоры стали напевать в тон мелодии, это были те же слова, которые доносились до нас издалека, когда танцоры шли через пески. Песня была на местном языке. И доктор-египтянин не понимал его. Я спросил у одного из шейхов, что она означает.

— Это любовная песня, — ответил он. — Танцоры говорят, что красота возлюбленной так велика, что их глаза ночью не могут закрыться…

Сам танец состоял из самых варварских поз и жестов, какие только можно вообразить. Мужчины, окружавшие музыкантов, внезапно подпрыгивали с дикими криками, вращались, странным образом изгибаясь. Время от времени они делали вместе шаг вперед, и много раз вся компания, словно одержимая единым безумием, склонялась вперед и делала три прыжка подряд.