Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Путаница уже объяснена. Притча о плевелах, таким образом, вводит Сына Человеческого, поскольку она возникла как эта конкретная притча из изречения Иоанна Крестителя о Мессии. Сын Человеческий вновь появляется в притче о ловле рыбы и, по крайней мере, предполагается как Господь, посылающий ангелов судить, поскольку этот образ является новой редакцией притчи о плевелах. Притча о закваске заимствована у Луки, а притчи о сокровищах и жемчужине добавлены у Матфея.
Мы уже привыкли к абстрактной манере Матфея представлять нам массу схожего, но по сути очень непохожего материала: на этот раз, однако, он добавил к этому следующее обстоятельство. Когда он заставляет учеников спросить о смысле притчи о плевелах после их возвращения домой, то, с точки зрения структуры отрывка, он фактически находится только в том месте изложения Марка, где ученики спрашивают о смысле притчи о сеятеле, но здесь он видит еще несколько притч, и быстро следит за тем, чтобы после толкования притчи о плевелах было рассказано еще несколько притч, которые теперь слышат только ученики, а после Марка притчи говорят только с народом. Но разве не ему самому Господь сказал: Я говорю с народом притчами? Действительно! Противоречие настолько велико, что его не может устранить даже следующее изменение, внесенное Матфеем в первоначальный вид евангельского повествования.
§ 57. Учение в притчах и народ
«Все это, говорит Матфей, прежде чем отпустить Господа домой, все это Иисус говорил в притчах народу, а без притчи не говорил им». Даже если бы мы до этого не слышали, что параболическая речь предназначалась для народа, мы все равно должны были бы заключить из одного этого замечания, что Иисус предпочитал говорить с народом в притчах, и поэтому нам кажется удивительным, что сразу после этого Он рассказал ряд притч ученикам. С другой точки зрения, это замечание также должно быть опутано неразрывным противоречием. Утверждается, что Иисус говорил с народом только в притчах! Только? Но разве Нагорная проповедь не была речью, предназначенной для народа? Конечно, богослов не преминет заметить, что отрицание следует понимать лишь как «относительное»; конечно! Ведь для богослова, который либо отказался от разума, либо хочет видеть его, согласно грубому представлению, там, где его не видно, нет ни языка, ни сущности, ни связи, ни противоречия; для него нет ничего, только ничто его самосознания, в котором исчезает всякая определенность. Это замечание остается противоречием, когда оно написано в Священном Писании, передающем нам такую речь, как Нагорная проповедь. Матфей скопировал его, не замечая, как оно противоречит предсказаниям его произведения, из письма Марка, в котором оно стоит отдельно в своей чуме и в связи со всеми другими предсказаниями. Но он не скопировал это замечание полностью, потому что знал если не обо всей опасности, то, по крайней мере, о той, которая грозила следующей части его отчета. Марк отмечает, что Иисус, оставшись наедине с учениками, дал им толкование притч; Матфей, однако, хочет, чтобы Иисус рассказал еще несколько притч дома перед учениками, поэтому опускает это замечание и, чтобы заполнить пробел, заменяет его цитатой из Апостола, к которой его опять же привели лишь несколько ключевых слов.
Лука должен был опустить все примечание после изменения первоначального рассказа: возможно, он так и поступил, опустив всю притчевую речь как таковую, потому что знал, что иначе не смог бы создать Нагорную проповедь «как первую речь, произнесенную избранным ученикам, и как речь, предназначенную также для народа».
§ 58. Заключение
«Поняли ли вы все это?» — спрашивает Иисус в конце, и когда ученики отвечают утвердительно, говорит им: «Итак всякий книжник, наученный Царству Небесному, подобен домохозяину, который из сокровищницы своей извлекает старое и новое».
Почему? Потому что ученики понимали притчи, что остается под большим вопросом, если они даже не знали, как толковать притчу о плевелах? Переход возмутительный, но отнюдь не такой странный, каким его делают богословы своим объяснением. «Потому, — как понимает смысл де Ветте, — что я показал, как нужно говорить притчами». Но притча о домохозяине должна иметь совершенно определенное отношение к ученикам, поскольку сказано, что «всякий» книжник, понимающий Царство Небесное, поступает как тот домохозяин. Иисус хочет сравнить с отцом дома не только себя, но и всех тех, кто возвещает Царство Небесное, а значит, и учеников. Поэтому правильнее, когда Неандер описывает этот переход словами: «На моем примере вы можете узнать, что каждый книжник такой же и т. д.». Но и такой пересказ не совсем корректен, поскольку не учитывает самого момента, из которого исходит переход, — того обстоятельства, что ученики заявили, что они поняли притчи. Факт остается фактом: поскольку они поняли смысл притч, книжник должен быть подобен отцу дома, т. е. непонятность этого перехода остается. Только тогда возникла бы видимость смысла, если бы Иисус хотел сказать, что поскольку они теперь тоже умеют говорить притчами или способны выполнить свою задачу — наставлять народ притчами, то им станет ясно, и он сможет разъяснить им, что писец Царства Небесного подобен отцу дома. Но и в таком виде — ведь почему книжник Царства Небесного должен быть подобен отцу дома, «потому что» они теперь умели составлять притчи — переход был бы неуклюжим, тем более неуклюжим, что предыдущий вопрос Иисуса и ответ учеников были только об этом, и в ответе учеников речь шла только о том, поняли ли они вообще представленные притчи, а также нет ничего, что указывало бы на то, что представление притч имело целью научить учеников быть поэтами-притчами и дать им ориентиры для
