Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

— Какое к мраку несчастье? — Отвада отлепился от стены, пальцы сцепил в кулаки, его мало не перекосило. Зарянка вроде только что заходила, про детей ничего не сказала.

— Ты ещё не знаешь? — Косоворот удивлённо пожал плечами. — Да поезд твой ладейный с золотом из Торжища Великого распотрошили. Только три корабля и уцелело.

— Моряй пока не вернулся, мне не докладывали, — князь едва дырку в Косовороте глазами не прожёг, — Откуда ветер дует?

— Купчишки проезжие рассказали, — ядовито усмехнулся Смекал и долго не отводил взгляда от князя, а Отваду ни с того ни с сего холодом продрало, ровно ледяной водой внезапно окатили.

— Вот тебе наша жизнь, — Косоворот развёл руками, сделал скорбное лицо, со значением прицокнул языком. — Сегодня жив-здоров, на коне скачешь, на ладье по море-окияну ходишь, а завтра хлоп… и нет тебя! Правда ведь, князь?

— Правда, — глухо обронил Отвада, была бы его воля, зубами скрипел бы.

Кто, ну кто сможет узнать об этом до того, как потрёпанные ладьи вернутся к хозяйскому причалу? А потом приходишь, сволочь хитромордая, преданно заглядываешь в глаза и зрачками колешь, ровно ножами, да ещё в ране проворачиваешь, чтобы уж для верности.

— Ага, сегодня ты княжеский воевода, а завтра бац… подсудимец, и на твоей шее затягивается верёвка, — Кукиш едва не ржал, и если было в целом мире нечто, что он хотел скрыть, скоморошья ухмылка точно этим сокровенным не была. Вон, расцвела на морде, ровно одуванчики весной.

— Да, — после молчания хмуро буркнул Отвада и головой кивнул. — Всякое бывает, бывало и воевод на суку вздёргивали.

— А этого хорошо бы вздёрнуть на плёсе, на ветвях того самого дуба.

— Ага, и пусть бы спел напоследок. Как тогда. А что? Ступил на плёс — песню спел! Хорошее обыкновение установится.

Отвада какое-то время переводил взгляд с одного на другого, наконец буркнул:

— Одна у нас Боянщина, одна отчизна, и чего грызлись допрежь? Не понимаю.

Бояре непонимающе переглянулись, Смекал осторожно согласился.

— Ага. Нехорошо как-то вышло.

— Вот как должны быть князь и бояре! — Отвада вдруг горячо вздёрнул руку и сжал пальцы в кулак. — Единое целое! Чтобы не оторвать!

— Твоя правда, — Косоворот зримо расслабился, отпустил скованность в теле, перетоптался.

— Вот чего должны бояться душегубы и предатели! — Отвада показал кулак каждому из троих и каждый из троих согласно кивнул. — Подлецам — верёвку, князю и боярам — единение, и чтобы водой не разлить, огнём не спалить! Поможете?

— Как?

— Время старое забыть, к новому повернуться. По-новому заживём и мне нужна ваша преданность! Мне и Боянщине!

Бояре переглянулись, каждый едва заметно пожал плечами, и Косоворот за всех ответил:

— К новому, говоришь? Старое забыть? Ну, почему бы и нет?

— Как приговор отзвучит, дадите мне слово верности. Присягнёте так, как я скажу.

— После приговора? — переспросил Кукиш и пытливо сощурился, будто проглядеть хотел насквозь, до самого дна потайных мыслей взглядом достать. — Поженим Сивого и верёвку? Меч или топор — больно много чести для душегуба проклятущего!

Отвада смотрел, смотрел на троицу и молча кивнул.

— Не будем ведь ставить телегу впереди лошади? — невинно бросил Смекал.

— Не пойдём ведь в новую жизнь, не очистившись от старой? — поддакнул Кукиш.

— Сначала отступника повесим, потом клятвы, ведь так? — Косоворот уставился на Отваду и улыбнулся.

— Князь, тут ведь как в торговле, товар против денег, — оскалился Кукиш. — Сам торговлишку ведёшь, знаешь, что к чему.

— Сначала приговор, — твёрдо отчеканил Отвада, — потом ваша присяга. Всех бояр, до единого.

— Это дело! — Смекал довольно потёр руки.

— Но до присяги вы поклянётесь принести мне и Боянщине присягу и не избегните её.

Трое переглянулись, и Косоворот на всякий случай уточнил:

— Поклянёмся в том, что поклянёмся?

— Клятва в том, что после суда принесём обет верности князю и всей Боянской стороне?

— То есть мы пообещаем пообещать?

— Да.

Бояре призадумались.

— Помню… так я не само стадо овец купил по весне, а лишь обещание хозяина мне его продать, — Смекал оглядел остальных. — С меня обещание купить, с него — слово продать.

Кукиш и Косоворот согласно закивали, ага, плавали, знаем.

— По рукам?

— Одно мгновение, князь. Отойдём-ка пошепчемся, братья.

Трое отошли в дальний угол горницы, Отвада на неловких ногах повалился на лавку, припал к чарке.

— Пообещать — не значит жениться, — горячо шепнул Кукиш. — А он успокоится и сделает всё, как надо!

— Ага, повесим подлюку!

— Ведь мы уже поклялись, — Косоворот вздел указательный палец. — И это, как сами помните, не Отвада!

— Ну что он там придумает? — беспечно отмахнулся Кукиш. — Ну соберёт на площади народец, ну тряхнём воздух, дескать спать не будем, так станем князя поддерживать!

— А вдруг не просто воздух придётся тряхнуть? А вдруг Стюжень придумает что-то эдакое? А ну как два заклятия нас в лепёху раскатают?

— Если бы мог Стюжень против Чарзара выстоять, уже сдюжил бы! Да и нет старого прохвоста! Летописницы разграбили, ворожцов на местах подрезали, и не одного-двоих — аж четверых кряду! Нескоро обернётся.

— Хорошо и Урача нет.

— А я о чём? — Кукиш едва на месте не подпрыгивал. — Некому тяжёлые заклятия творить! Один Безрод смог бы, да ему самому теперь веры нет!

Все трое оглянулись на дальний угол горницы, где Отвада у окна ел брагу из чарки.

— Думаешь, выгорит?

— Отвада ворожить не умеет! Некому составлять наговоры да варить клятвенные зелья! А ждать Стюженя у него не будет времени, сами поторопим, дескать в день повешенья подлеца клятву и принесём. А подсуетимся, так ещё где-нибудь пару летописниц подожгут, да подрежут пару старых пердунов! На несколько седмиц верховного делом займём. Носа в Сторожище не покажет.

Смекал подумал несколько мгновений и в сомнении-согласии пожал плечами.

— Главное — Сивого уберём.

Двое посмотрели на Косоворота. Тот тяжело сглотнул, потянул ворот рубахи, будто дышать мешал.

— Ну… вроде как… верняк. Из Хизаны ему чародея тащить что ли? Млечей тоже не попросит. И былинеев, и соловеев тоже. Удавится, а не попросит.

Кукиш бросил взгляд за спину.

— Пока спьяну ещё чего-нибудь не придумал, нужно за жабры брать.

— А как закончится всё, из Хизаны плясуний завезу, — ни с того ни с сего брякнул Косоворот. — Она такая пляшет в полупрозрачном, боками крутит, титьками трясёт, а я слюнями давлюсь. А когда отпляшет, вот честное слово, прямо на ней одёжки разорву и раком выставлю! Вот тогда-то и пойдёт настоящая плясовая!

— Жеребцов тамошних куплю. Тонконогих и быстрых. А ещё одежки их, ну те, золотом расшитые. И рабов. Захожу в терем, а кругом на колени бухаются, в пол глядят, глаз поднять не смеют! — Кукиш зенки расширил, ровно зелья хизанского дурманящего вдохнул.

Смекал поглядел на одного, второго и усмехнулся.

— А я, может, и сам в Хизане осяду. И будут у меня плясуньи, жеребцы, одёжки и всё остальное. Князь, мы согласны!

Отвада неуклюже встал, оглядел всю троицу одним глазом — второй отчего-то прищурил — кивнул.

— На рассвете. Прямо перед судом.

— На рассвете — обещание присяги. Днём — приговор Сивому, в день казни — клятва верности.

— Приговор Сивому, ага, — Отвада покачиваясь, кивнул и пьяно икнул. — Виноват — будь добр, отвечай!

«Уходим, — Косоворот за плечи потащил Смекала и Кукиша к дверям. — Пусть дображивает».

— А не забудет спьяну?

— Ты погляди на него. Который день об этом думает, всю башку мысли изъели, как гусеницы лист. Всё забудет, это — нет.

А когда за троицей хлопнула дверь, Отвада размахнулся, швырнул в расписные створки глиняную чарку и глухо буркнул в нос:

— Твари!

Подбираться к самой черте, за которую ступать не велели — там стража и клетка — самые ушлые начали ещё затемно, незадолго до рассвета, и когда в клетку водворили Безрода и верхами выехали князья да бояре, зеваки будто и не расходились. Как волновалось людское море день назад, так и волнуется. Спроси Отвада сурово: «А кто в городе остался?» да грозно бровями поведи, и сказать будет нечего. Но этим утром всё пошло не так как вчера. С первыми лучами солнца говорить начал не Речкун, как давеча, а князь. Отвада вышел на открытое перед помостом, поднял руку, призывая к тишине, и когда непонимающая толпа умолкла, заговорил: