Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

в состоянии исполнить свои обязанности по отношению к покойной. Скрепя сердце он просит у императора еще 1000 рублей. Желая избежать ненужных пересудов, Николай Павлович делает красивый жест: через три месяца дарит Карлу Росси 2000 рублей серебром.

Примечательно, как изложена царская милость в формулярном списке: «За усердную службу всемилостивейше пожаловано единовременно 2000 рублей». Действительно, в декабре исполнится пятьдесят лет, как Карл Росси был зачислен на службу в Кабинет Его Императорского Величества, но ведь не по случаю предстоящего юбилея пожалованы архитектору деньги. На похороны жены… Можно, конечно, поражаться душевной суровости Николая Павловича, но эту особенность его характера уже отмечали современники: «При первом взгляде на Государя невольно бросается в глаза характерная особенность его лица — какая-то беспокойная суровость. Физиономисты не без основания утверждают, что ожесточение сердца вредит красоте лица…» Не нашлось у государя теплых слов сочувствия старому верному слуге, поверженному тяжкой судьбой.

Даже представить трудно, до какой степени душевной усталости дошел за эти годы Карл Иванович. Казалось, еще чуть-чуть и не выдержит сердце. Но беспредельно человеческое терпение. Еще не успел Росси оправиться от одного горя, как на него обрушилось новое, не менее страшное: 3 августа того же 1846 года президент Академии художеств герцог Максимилиан Лейхтенбергский получил рапорт начальника над русскими художниками в Риме генерала Киля: «Честь имею донести Вашему Императорскому Высочеству, что 16 числа июля месяца года 1846 скончался в Ливорне от чахоточной болезни пенсионер Императорской Академии архитектор Александр Росси. Оставшееся после него имущество в распоряжении Ливорнского правителя до тех пор, пока родственники и наследники покойного не снабдят кого-либо законною доверенностью для принятия такового имущества».

Невозможно передать словами душевное и физическое состояние старого человека, потерявшего за три с половиной месяца любимую жену и любимого сына. Сохранилась бумага, где под писарскими росчерками неверной, дрожащей рукой выведено — архитектор Карл Росси:

«8 октября 1846 года. В Императорскую Академию художеств. На отношение Императорской Академии художеств от 23 минувшего сентября за № 1091 имею честь ответствовать, что о приеме всего оставшегося после покойного сына моего, скончавшегося в Ливорно, имущества сделано уже мною распоряжение и на сей предмет отправлена во Флоренцию к русскому подданному г. Великанову доверенность, засвидетельствованная законным образом».

Притих, затаился некогда полный движения и шума дом Карла Росси. Недомогает хозяин. Неделями порой не выходит из кабинета. Только очередные прошения о займе — 17 марта и 26 сентября 1847 года — напоминают высокопоставленным чиновникам, что старый архитектор еще жив.

Скорее всего, именно в этот год Карл Иванович решил расстаться со своей поместительной квартирой на Михайловской площади. Отпала нужда в многочисленных спальнях и гостиных. Дети разъехались, и остались с ним только тринадцатилетний Николай и три юные хозяйки — Мария, Софья и Екатерина. А средств жить по-старому и содержать столь дорогие апартаменты тоже давно нет. Теперь после утреннего кофе архитектор, просматривая газеты, внимательно прочитывает объявления о сдаче внаем квартир и домов.

Наконец, доступное по цене и подходящее по району жилье найдено. Хлопочут дочери, немногочисленная прислуга, и вот уже тяжелые ломовики с увязанным скарбом потянулись по Садовой улице.

Коломна — Петербург бедных. Здесь прозябают мелкие чиновники, отставные военные, небогатые дворяне, актеры. В маленьких домиках — дух нужды, утраченных иллюзий и надежд.

Новый адрес коллежского советника, архитектора господина Росси — в Московской части на Фонтанке, в доме, который сегодня имеет номер 185. По воле случая зодчий, окончательно придавший русской столице парадный, имперский вид, поселился в том же доме, где после выпуска из лицея жил Пушкин, воспевший этот новый Петербург. Так судьба снова свела эти два имени вместе.

Отец поэта в конце 1810-х годов снял за небольшую плату второй этаж — семь комнат и был доволен. Пушкин стеснялся бедности родителей, района, где они поселились. Блистательный гвардеец, литератор П. Катенин вспоминал позже: «Желая быть учтивым и расплатиться визитом, я спросил: где он живет? Но ни в первый день, ни после, никогда не мог от него узнать: он упорно избегал посещений». Одноклассник поэта М. Корф, который жил этажом ниже, оставил описание квартиры Пушкиных: «Дом их представлял всегда какой-то хаос: в одной комнате богатые старинные мебели, в другой пустые стены, даже без стульев… пышные дамские наряды и вечный недостаток во всем, начиная от денег и до последнего стакана».

В этих комнатах и поселилось семейство Росси. Мебели у них достаточно, и порядка, конечно, больше. Сестры стараются вести дом «как при маме». Но это трудно. И вместо посуды фарфоровой уже стоит на столе фаянсовая, а серебряные приборы уступили место железным и оловянным.

Оживление в доме наступает, только когда Николай возвращается из гимназии. Каждый раз у него новые рассказы о товарищах, уроках, преподавателях. Порой самые невероятные известия приносит кухарка с рынка. Вот недавно зловещим шепотом сообщила о приближающейся холере. Но стоит ли принимать бабьи сплетни всерьез… Из «Дневника» А. Никитенко за 1847 год: «Ноябрь 2… Холера, раскинувшая свои широкие объятия на всю Россию, медленным шагом приближается к Петербургу. Но в публике пока заметно больше любопытства, чем страха. Может быть, это оттого, что она грозит еще издалека, а может быть, оттого, что жизненность нашего общества вообще хило проявляется: мы нравственно ближе к смерти, чем следовало бы, и потому смерть физическая возбуждает в нас меньше естественного ужаса».

Тяжкие думы одолевают Карла Ивановича: что будет с детьми после его смерти? Младший сын еще не кончил гимназию, три дочери — бесприданницы, старшие сыновья хоть и служат, но сами с трудом сводят концы с концами.

Наконец зодчий решается — 28 октября 1847 года он подает прошение о принятии его в российское подданство. Ровно через три месяца ему вручают свидетельство: «Дано сие из 1-го департамента Санкт-Петербургской управы благочиния, бывшему неаполитанскому подданному, коллежскому советнику К. И. Росси в том, что он согласно изъявленного им желания и на основании составленных постановлений в присутствии департамента и священника исповедуемой им веры на подданство России к присяге приведенный вместе с семейством…» Теперь он знает, что обеспечил своим наследникам хотя бы небольшую, но постоянную пенсию.

С успокоенной душой Росси начинает приводить свои дела в окончательный порядок. 15 июня 1848 года он отправляет письмо министру двора князю П. Волконскому:

«В течение 53-летней добросовестно проведенной мною службы под моим надзором построено казенных зданий более нежели на шестьдесят миллионов рублей.

Милость монархов, которым посвящена моя жизнь и служба, могли бы сделать мое существование независимым, но многочисленность семейства, воспитание детей, устроение старших из них и поддержание состоящих на службе, а более долговременная болезнь моя и покойной жены моей требовали неоднократной поездки на минеральные воды, и беспрерывные в течение двадцати лет пожертвования совершенно истощили все средства