Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

вокруг площади и вдоль улицы, соединявшей ее с Невским проспектом. В конце концов по трем сторонам прямоугольного пространства поднялись дома с одинаковыми фасадами. Первые этажи их обработаны в руст. Окна вторых — украшены наличниками, а на третьих этажах — прямоугольные проемы в гладкой стене. Над зданиями нависают карнизы с большими кронштейнами.

Росси, правда, пытался украсить Михайловскую улицу по своему первоначальному замыслу — аркада вместо первого этажа, ризалиты с восемью пилястрами по углам и центральный ризалит с двенадцатью пилястрами ионического ордена. Как-никак здание справа, если смотреть от Невского, предназначено для Дворянского собрания, а слева — для гостиницы и ресторации. Но и в этом случае аркады были запрещены, как на любимой им Театральной улице. Давний замысел Росси так и не нашел воплощения…

Надобно заметить, что все, кто занят был обстройкой площали и прилегающих улиц, — А. Брюллов, П. Жако, А. Михайлов, И. Болотов, Л. Шарлемань, — чрезвычайно бережно относились к замыслам и планам стареющего зодчего. Порой они обращались к нему за советом или помощью, и тогда Росси вновь чувствовал себя нужным, способным создать новые замечательные творения. В такие дни на задний план отступали грустные раздумья о будущем, тягостные поиски вечно отсутствующих в доме денег. Так завершался год, в декабре которого Карл Иванович Росси отметил свое шестидесятилетие…

1837 год — тяжкий для России. 29 января прокатилась по Петербургу страшная весть: Пушкин умер от раны, полученной на дуэли.

Похороны назначены на 1 февраля. Пуаро прознал, что правительство, опасаясь всяких волнений, перенесло отпевание Пушкина в Конюшенную церковь на Мойке. Проход сюда только по особым билетам, но Пуаро посчитал необходимым отдать последний долг покойному. Старый балетмейстер гордился, что первым поставил в Петербурге балет «Руслан и Людмила». Теперь вот нет в живых поэта, и сам Пуаро совсем редко ставит новые танцы. Скорее всего, некогда прославленный танцор позвал с собой и родственника — Карла Росси. Когда они приехали, площадь перед церковью уже была заполнена каретами и публикой. В церковь пускали только тех, кто в мундирах, и дипломатов.

Назавтра стало известно, что было отдано повеление: в часы панихиды профессора университета не должны отлучаться от своих кафедр, а студенты обязаны присутствовать на лекциях. Передавали даже слова некоего влиятельного лица: студенты могут «пересолить». А позже стало известно, что гроб, обернутый рогожей и укрытый соломой, под охраной трех жандармов ночью, тайно увезли в Святогорский монастырь, неподалеку от имения поэта…

Карла Росси, вероятно, потрясло число желавших проститься с поэтом. Пришли чуйки и потертые чиновничьи шинели, зипуны и шубы на барсучьем меху, гвардейские шинели с бобровыми воротниками и парадные формы иноземных послов. Казалось, весь Петербург решил сказать свое последнее «Прощай!». То было всеобщее признание, всеобщая скорбь. И неизбежно должна была возникнуть мысль: припомнят ли меня после моей кончины?.. Мысль естественная для каждого Артиста, чье призвание отдавать свой дар людям…

Долго еще в салонах и гостиных обсуждали поступок Дантеса, действия Бенкендорфа, судьбу несчастной вдовы. Только появление ранее невиданной забавы — чугунной дороги до Павловска — родило новые пересуды.

Еще летом 1836 года возле церкви лейб-гвардии Семеновского полка соорудили большой деревянный сарай. Из него выползли черные нити чугунных рельсов и протянулись вплоть до Павловска. А 30 октября 1837 года состоялось торжественное открытие дороги — первой в России. С утра поглядеть необычное зрелище собрались сотни людей — старые и молодые, сановные и бесправные с любопытством ожидали начала действа. Наконец, в 12 часов 45 минут ударил колокол, в ответ раздался рев гудка, и маленький паровозик потащил за собой украшенные флагами вагоны и прицепленные к ним платформы со скотом, досками, инструментами, пробегая версту за две с половиной минуты.

Билет до Царскоо Села и обратно в первом классе стоит 5 рублей, во втором — 3 рубля 60 копеек, в третьем — 2 рубля 40 копеек. Прокатиться всей семьей — недешево, но, глядя на умильные лица детей, Карл Иванович не мог устоять. То-то было радости и восторга. А деньги? Не в них счастье. А разговоров и воспоминаний хватило надолго…

Вторая половина декабря установилась морозной и ясной. Город уже жил ожиданием Рождества: дети — елки и подарков, взрослые — обычных радостей и забот праздника. Причем характер забот менялся от окраин к центру.

В тот вечер 17 декабря, накануне своего шестидесятилетия, Карл Иванович обсуждал с женой сложную проблему: как рассадить завтра немногочисленных гостей за праздничным столом. Разговор нежданно нарушила горничная, вбежавшая с криком: «Барыня! Барыня! Зимний дворец горит!» Как горит? Почему горит? Разве мог кто ответить на эти вопросы сразу. Завернувшись потеплее, Карл Иванович заспешил на Дворцовую площадь. Двинулся вдоль канала, а потом по Мойке. Уже всюду толпился народ, а выйти на самую площадь помешала цепь солдат, передававшая друг другу кирпичи. Они лежали тут же, заготовленные для строения Штаба гвардейского корпуса…

Из воспоминаний В. Жуковского, который жил тогда в бывшем Шепелевском доме на углу Миллионной и Зимней канавки: «…вся громада дворца представляла огромный костер, с которого пламя то всходило к небу высоким столбом, под тяжкими тучами черного дыма, то волновалось, как море, коего волны вскакивали огромными, зубчатыми языками, то вспыхивало снопом бесчисленных ракет, которые сыпали огненный дождь на все окрестные здания. В этом явлении было что-то невыразимое; дворец и в самом разрушении своем как будто неприкосновенно вырезывался со всеми своими окнами, колоннами и статуями неподвижною черною громадой на ярком трепетном пламени». Так, наверное, горела Москва в 1812 году. Так, возможно, полыхал Рим, подожженный императором Нероном. А в толпе, затихшей при виде буйства огня, слышны были порой тяжкие вздохи и горестные замечания: «На все Божья воля!»

На сильном ночном морозе долго не устоишь, и потому все подробности Карл Иванович узнал на следующий день к вечеру.

17 декабря с утра в большом Фельдмаршальском зале Николай Павлович и Михаил Павлович отбирали из рекрутов солдат в гвардейские полки. Проходя вдоль строя новобранцев, император мелом на их груди метил названия полков. Потом по дворцу бегали скороходы с курильницами, дабы заглушить тяжкие запахи. Кое-кто, правда, жаловался, что пахнет дымом, но жалобам не придали значения. К вечеру дым усилился. Солдатам, стоявшим на часах неподалеку от Петровского зала, стало трудно дышать. Когда дым заполнил Фельдмаршальский зал, пожарные попытались вскрыть пол, чтобы обнаружить причину. Но достаточно было одного удара ломом, как рухнула фальшивая зеркальная дверь и пламя вырвалось на свободу. Тотчас огонь охватил соседний Петровский зал.

Государь с семьей был в Большом Каменном театре. Давали «Баядеру», и танцевала прославленная Тальони. Узнав о несчастье, император помчался во дворец, забрав с собой брата и старшего сына. Николай Павлович тут же взял командование в свои руки. Настал его звездный час. Теперь можно было