Кожаный Чулок. Большой сборник - Купер Джеймс Фенимор

Наполовину обогнув запруду, путники повернули и пошли вверх по склону небольшого холма, возвышавшегося в лощине, по которой они двигались. Полчаса спустя они выбрались на новую прогалину, тоже, по-видимому, расчищенную бобрами, хотя позднее эти умные животные покинули ее и перебрались на более удобное место, занимаемое ими теперь. Прежде чем сойти со скрытой кустами тропы, Дункан на минуту приостановился, что было вполне естественно: так всегда делает человек, чтобы собраться с силами, которые, как он знает, без остатка потребуются ему в предстоящем рискованном предприятии. Хейуорд воспользовался остановкой также и для того, чтобы получить все сведения, какие только может дать торопливый беглый осмотр.

На противоположной стороне прогалины, там, где ручей низвергался со скал, высилось более полусотни хижин, грубо сложенных из бревен, ветвей и глины. Хижины были разбросаны в беспорядке, словно при возведении их никто не задумывался ни о красоте, ни об опрятности, и в этом смысле так сильно уступали поселению бобров, которое совсем недавно наблюдал Дункан, что он внутренне приготовился к еще какому-нибудь не менее неожиданному сюрпризу. Эти предчувствия отнюдь не ослабели, когда в неверном свете сумерек майор заметил десятка три фигур, которые поочередно поднимались из высокой густой травы, росшей перед хижинами, а затем опять скрывались из виду, как будто проваливались сквозь землю. Они появлялись и исчезали столь внезапно, что казались скорее мрачными мимолетными призраками или какими-то другими неземными существами, нежели обыкновенными людьми из плоти и крови. На мгновение в воздухе возникала худая, обнаженная фигура, неистово размахивавшая руками, и место тут же пустело, а фигура опять вырастала чуть дальше или сменялась другой, не менее загадочной.

Заметив, что спутник его остановился, Давид посмотрел в ту же сторону и до известной степени привел Хейуорда в себя, объяснив:

— Здесь много плодородной почвы, только она еще не обработана. И могу добавить без греховного хвастовства, что за недолгое время моего пребывания в этом языческом вертепе я разными окольными путями сумел посеять немало добрых семян.

— Эти племена предпочитают охоту мирному труду,— рассеянно отозвался Дункан, по-прежнему не отрывая глаз от странных фигур.

— Духовные песнопения можно считать скорее наслаждением, нежели трудом, но, к несчастью, эти мальчишки пренебрегают дарованиями, ниспосланными им свыше. Мне редко доводилось видеть отроков столь юного возраста, которых природа щедрее одарила бы способностью к псалмопению. За три ночи, проведенные мною здесь, я не раз собирал их, дабы привлечь к участию в песнопениях, но они неизменно отвечали на мои попытки криками и воплями, от которых у меня в жилах стыла кровь.

— О ком вы?

— Да об этих исчадиях сатаны, которые вон там убивают драгоценное время на шалости. Увы! Целительная узда дисциплины мало известна этому предоставленному себе народу. Здесь, в стране берез, вы не увидите розги; не удивительно поэтому, что лучший дар провидения расточается тут на бессмысленные крики.

И Давид зажал уши, чтобы не слышать раздавшегося в эту минуту пронзительного вопля целой ватаги юных дикарей, а Дункан, презрительно усмехнувшись при мысли о своих суеверных страхах, решительно скомандовал:

— Пошли.

Не отнимая рук от ушей, учитель пения повиновался, и оба смело направились к хижинам, которые Давид время от времени не без удовольствия именовал «Шатрами филистимскими».

 ГЛАВА XXIII

Хоть для охотника — закон,

Когда оленя травит он,

Сперва попридержать собак,

Но это все бывает так,

Когда хотят оленя гнать;

А кто же станет проверять,

Где и когда прикончен лис?

В отличие от более цивилизованных белых, туземцы не имеют обыкновения выставлять вооруженных часовых для охраны своих становищ. Отлично осведомленный о надвигающейся опасности, даже когда она еще далека, индеец полагается на знание лесных примет и длину труднопроходимых троп, отделяющих его от тех, кого он имеет основания остерегаться. Поэтому враг, которому по счастливому стечению обстоятельств удается обмануть бдительность краснокожих разведчиков, редко встречает в самом селении стражей, способных поднять тревогу. Но дело было не только в этом общепринятом обычае. Племена, состоявшие в союзе с французами, слишком хорошо знали, какой тяжелый удар только что нанесен англичанам, и, следовательно, не опасались нападения враждебных племен, дружественных британской короне.

Вот почему появление Дункана и Давида среди ватаги ребятишек, поглощенных вышеупомянутыми шалостями, оказалось полной неожиданностью для юных дикарей. Однако как только пришельцев заметили, вся компания, словно сговорившись, разразилась громким предостерегающим воплем, после чего, как по волшебству, скрылась из виду. Смуглые нагие тела припавших к земле мальчишек до того хорошо сливались в сумерках с бурой поблекшей травой, что Дункану в первую минуту показалось, будто шалуны провалились сквозь землю. Однако, несколько оправившись от изумления, он с любопытством стал присматриваться и обнаружил, что на него со всех сторон устремлены быстрые черные глаза.

Эти пытливые недружелюбные взгляды, как бы предвещавшие более серьезные испытания, через которые ему предстояло пройти при встрече с туземцами не столь юного возраста, не сулили молодому человеку ничего хорошего, и он на секунду почувствовал сильное желание отступить. Однако он тут же понял, что теперь поздно не только отступать, но даже колебаться. На крик детей из ближайшей хижины высыпала дюжина воинов и мрачно сгрудилась, настороженно и угрюмо ожидая приближения тех, кто так неожиданно пожаловал к ним.

Давид, уже привыкший отчасти к подобным зрелищам, направился прямо к хижине с решительностью, поколебать которую смогло бы разве что очень серьезное препятствие. Хижина представляла собой центральную постройку селения, хотя, как и остальные, была так же грубо сложена из бревен и веток: в ней, в течение временного своего пребывания на границе английских владений, племя собиралось на совет и общие сходки. Пробираясь между смуглыми фигурами индейцев, столпившихся у порога, Дункану нелегко было принять равнодушный вид, столь необходимый ему сейчас. Но, сознавая, что жизнь его зависит от самообладания, он положился на благоразумие спутника и, следуя за ним по пятам, попытался на ходу собраться с мыслями. Кровь леденела у него в жилах,— он ведь находился в непосредственной близости от свирепых, беспощадных врагов, однако молодой человек так хорошо владел собой, что добрался до середины хижины, ничем не выдав своего волнения. Там, следуя мудрому примеру Гамута, он вытащил охапку душистых веток из большой груды, сваленной в углу, и молча уселся на нее.

Как только гость вошел в хижину, воины, наблюдавшие за ним с порога, расположились вокруг него, терпеливо выжидая, когда чужеземец сочтет уместным заговорить, не уронив этим своего достоинства. Большинство дикарей остались стоять, лениво прислонившись к столбам, на которые опиралась кровля, а несколько старейших и наиболее почитаемых вождей уселись, по индейскому обычаю, прямо на земле, чуть впереди прочих.

В хижине горел яркий факел, и его красноватый колеблющийся свет выхватывал из темноты фигуры то одного, то другого дикаря. Воспользовавшись этим, Дункан устремил жадный взор на лица хозяев и попытался прочесть по ним, какого приема следует ему ожидать. Однако проницательность его оказалась бессильной перед холодным бесстрастием окружающих. Сидевшие впереди старейшины едва удостоили его взглядом; глаза их были устремлены в землю, а это могло быть в равной мере истолковано и как признак почтения и как выражение недоверия. Дикари, стоявшие в тени, оказались не столь сдержанны. Дункан вскоре почувствовал на себе их беглые испытующие взгляды, дюйм за дюймом обшаривавшие и самого пришельца и его наряд; ни один его жест, ни одна линия раскраски и даже особенность покроя одежды не ускользнули от внимания и оценки наблюдателей.