Рассвет над морем - Юрий Смолич

Странное поведение Сашка привлекло внимание и Григория Ивановича. Он как раз собирался подать команду, чтобы с рыси перейти на карьер, но бледное, перепуганное лицо молодого ординарца остановило его.

— Что с тобой, Сашко?

Но прошло еще несколько секунд, пока Сашко, наконец, смог, заикаясь, добыть из горла застрявший там вопрос:

— Дядя Григорий!.. Вы… вы… разве вы Котовский?

Как было не удивиться Сашку, если вот уже месяц, как он исправно осуществлял связь между Григорием Ивановичем в плавнях и подпольем города и знал точно, что Григорий Иванович — известный ему грузчик Григорий, а фамилия его просто Мадюдя! Днестровский отряд областкома партизаны так и прозвали: «днестровцы Григора Мадюди». Да и сам Сашко был известен всему отряду как родной племянник своего родного дядьки Григора Мадюди. И вдруг совсем не Мадюдя, а… легендарный Котовский, которым бредил Сашко с самого детства, вот он — перед ним, его, пусть и не родной, но все равно что родной — подпольный — дядько!

Как же было не оторопеть сердечному Сашку?

— Ну что ж, — усмехнулся Григорий Иванович, — раз наша власть из подполья вышла, так пусть уж и я буду носить фамилию родного отца!

И, не теряя времени, он громко подал команду:

— На Одессу! Марш-марш!

Степь замелькала с обеих сторон. И через несколько минут справа под ярким весенним солнцем блеснуло золотой чешуею широкое море.

Котовский скакал впереди на вороном жеребце, сразу за ним на казацких буланках мчались двое: матрос Шурка Понедилок — моторист с «Витязя», «братан» с Молдаванки, — и хлопчик Сашко Птаха — сын рыбака с Ланжерона, тоже коренной одессит…

Сашко скакал, закусив губу, однако, ему казалось, что он громко поет, во весь голос, во всю силу легких, радостно и залихватски. Мчался он в бой, освобождать родную Одессу, скакал рядом с самим Котовским и сам был не кто иной, а ординарец Григория Ивановича Котовского! Ординарец! Понимаете ли вы это? Правая рука!

Вот и осуществилась мечта всей жизни Сашка. Да где там осуществилась, — самое себя превзошла!

Осуществлялись мечты и Григория Ивановича. Он летел в смертный бой с ненавистным врагом во главе отряда конницы.

Конец всем постылым маскам — помещика Золотарева, доктора Скоропостижного, негоцианта Берковича! С этим теперь покончено! Теперь — битва лицом к лицу, и не надо уже выдавать себя за кого-то другого, не надо смеяться, когда тебя душат слезы, и плакать, когда ты задыхаешься от смеха. Теперь смейся — когда смешно, плачь — когда допечет. Конец прятанью! А ну, вражище, сшибемся грудь с грудью, как этого издавна душа просит!

И будет в этой борьбе Григорий Иванович верхом на коне мчаться вихрем по широким просторам — привольным и гостеприимным для друга, враждебным и лютым для недруга, — по залитым потом и кровью просторам многострадальной отчизны, неся смерть буржуазии и свободу народу.

Таким вот и сделала его воля большевистской партии.

Сотня конников летела сейчас галопом за Котовским в бой. И это была только первая сотня сабель. Пусть земля разверзнется под ним и поглотит его вместе с вороным арабом, если не пойдут за ним тысячи, десятки тысяч — целая конная армия восставшего, непримиримого к угнетателям родного народа!

Да, скоро уже помчится в бой за Котовским героическая конная армия советского народа…

Когда отряд всадников проскочил через Дальник, обратив в бегство перепуганные греческие дозоры, впереди, будто вырастая из-под земли, появились контуры города на плоской степной равнине.

Шурка Понедилок махнул рукой и закричал:

— Одесса-мама!

Григорий Иванович выхватил саблю из ножόн и сверкнул ею над головой. И тогда сто сабель засверкали сотней молний над отрядом — сто всадников обнажили сабли к бою.

Котовский оглянулся на отряд и крикнул, пронзая своим голосом гулкий топот, будто клинком тело врага:

— Даешь Антанту! М-а-а-р-ш!

Через минуту отряд влетел на широкие улицы предместья.

Еще несколько минут, и отряд карьером влился в тесные, зажатые каменными рядами стен улицы города.

Сверкая саблями над головами коней, сотня первых всадников прославленной потом в веках конницы Котовского летела по улицам Одессы, и из-под копыт коней даже днем, даже при ярком полуденном солнце летели искры.

Все, кто держал оружие в руках, бросали его и разбегались во все стороны.

На улицах Одессы конница Котовского праздновала день своего рождения.

Было уже после полудня, — и вдруг само небо над городом и морем будто разверзлось и раскололось пополам, а затем еще на тысячи кусков. Городские здания так тряхнуло, что завибрировали и зазвенели стекла. Казалось, задрожала сама земля, и с моря в город в страшных стократных перекатах, словно в гигантский шторм, ударила волна за волной и отдалась громовым эхом. От этого эха стекла в верхних этажах со звоном посыпались на тротуары.

Это грянул залп тяжелой артиллерии французской эскадры, стоявшей на рейде.

Залпы гремели один за другим; с моря через кварталы города летели тяжелые «чемоданы». Разрывы послышались не сразу — далеко.

Артиллерия эскадры била еще не по городу: снаряды ложились за Пересыпью и Куяльником — на Жеваховой горе.

Телефонная связь немедленно уведомила Совет: из-за Дофиновки и лимана на Жевахову гору вышли авангарды партизан Николая Столярова, Визерского и Тилигуло-березанского отрядов.

Александр Столяров вызвал Воронцовский дворец и передал трубку Гале.

В трубке долго молчали. Наконец, донеслась французская речь. Говорил какой-то офицер — командир подразделения зуавов: в Воронцовском дворце, в резиденции консула Франции с особыми полномочиями, сейчас находились на постое только что перебазированные из городских казарм боевые части, а ставка главного командования еще глухой ночью… перебазировалась на военный корабль.

Загремел третий залп, пока Александр Столяров добывал сведения с телефонной станции. Дежурная телефонистка сообщала: под Военным молом стоит на причале флагман эскадры «Жан Бар», и его внутренняя телефонная сеть подключена к городской, флагман ведет беспрерывные разговоры со своими частями и подразделениями на берегу.

— Давай, барышня, флагмана! — приказал Столяров.

— Он сейчас говорит с Екатерининской площадью, восемь, — ответила телефонистка, — там находится их контрразведка.

— По шапке контрразведку! — приказал Столяров. — Давайте, барышня, я скажу ему пару слов!

В трубке щелкнуло, и Галя услышала французскую речь. Галя сразу узнала голос генерала д’Ансельма. Потеряв на проводе собеседника, генерал кричал:

— Алло, алло! Полковник Морисье! Полковник Морисье! Где вы?

— Пардон! — сказала Галя. — С вами говорит Совет рабочих депутатов. Это вы, мосье генерал?

Ошарашенный генерал секунду молчал, однако сразу же сориентировался и учтиво ответил:

— Я вас слушаю. Здравствуйте. По голосу узнаю, что это говорит знакомая мне девушка, секретарь Военно-революционного комитета?

— Вы не ошиблись, генерал, — ответила Галя. — А рядом со мной председатель Совета, товарищ Столяров. Он хочет передать вам несколько слов.

Генерал д’Ансельм любезно откликнулся:

— О! Очень рад! Передайте мой утренний привет мосье… товарищу Столярову!

— Он вам тоже передает утренний привет, — сказала Галя, — и просит вас выслушать следующее…

Галя минуту помолчала, внимательно слушая Столярова, и затем перевела:

— Если стрельба сию же минуту не будет прекращена, то Совет снимает с себя ответственность за жизнь иностранцев, которые находятся еще на берегу.

Снова прогремел залп.

— Поторапливайтесь, генерал! — крикнула Галя. — Поторапливайтесь! Товарищ Столяров через пять минут должен отдать приказ…

Генерал д’Ансельм молчал только две секунды. Через две секунды долетел его ответ:

— Хорошо, мадемуазель. Передайте мосье товарищу Столярову, что я отдаю приказ. Может быть, будет еще один залп, пока мой приказ дойдет до рубки командующего артиллерией…

Но приказ генерала дошел молниеносно: больше не раздалось ни единого залпа.

— Ну что ж, — сказал Столяров, когда разговор с генералом был закончен, — хотя мы еще не имеем в городе всей полноты власти, но командование интервентов нам уже подчиняется.

Но Столяров проговорил это несколько позже, а до того беседа с генералом еще продолжалась.

Столяров сказал:

— Насколько я понимаю, генерал, вы уже начали эвакуацию? Я считаю так: раз вы сами перебазировались на судно, то, надо полагать, именно для того, чтобы непосредственно руководить погрузкой армии?

Генерал ответил чуть слышно — так, что Гале пришлось извиниться и попросить повторить. Генерал повторил: