Дэниел Мартин - Джон Фаулз

Его последняя резкость явно поразила её, убила малейшую надежду на то, что можно удержать разговор в каких-то рамках. А Дэн продолжал:

— Не могу простить тебе ту аналогию с тюрьмой, о которой ты говорила. Я бы предпочёл, чтобы ты прямо сказала, что не доверяешь мне. Это было бы по крайней мере честно.

Она слегка откинулась назад и снова помотала головой:

— Мне вовсе не нужно искать кого-то, кому я не доверяю. Достаточно заглянуть внутрь себя.

— Мне кажется, вся разница между нами в том, что в тебе есть что-то, чего я не понимаю. И я просто счастлив, что это так. А я для тебя вроде зверюшки в клетке. Легко табличку навесить.

— Ты умеешь жить с собой в ладу, Дэн. Я — нет.

— За это мне полагается чёрный шар?

— Это несправедливо.

Он опустил глаза и иронически усмехнулся:

— Ну и пусть. Мне это по традиции прощают. — Но даже этот его призыв к меньшей серьёзности не был услышан. Дэн почувствовал, что она отдаляется, уходит, не только от него, но от настоящего времени, в те годы, когда они ещё не знали друг друга, во времена вечного непрощения, нежелания слушать. Он сказал мягко: — Может быть, вся разница между нами в том и состоит, что только один из нас любит любовь.

— В состоянии верить в любовь.

— Господи, речь ведь не о святом причастии. Веры не требуется. Как и отпущения грехов. — Джейн молчала. — Мы оба — существа несовершенные, Джейн. Эгоист и идеалистка. Не воплощение Платоновой мечты. Но это вовсе не означает, что мы не можем много дать друг другу. — Она не произносила ни слова. — Тогда ничего не остаётся, как вернуться к физической стороне дела.

Он понимал, что она охвачена паникой, несмотря на неподвижность позы, на застывшее лицо; мысленно петляет, запутывает след, пытается ускользнуть.

— Твои слова ставят меня в очень трудное положение.

— Тогда я попробую его облегчить. Я скорее предпочёл бы, чтобы всё объяснялось чисто физическими причинами, а не тем, что ты, как мне кажется, имеешь в виду.

Дэн чувствовал, что она взвешивает возможности, видит в его словах некий выход; это послужило ему доказательством, что дело в чём-то другом. Наконец она подняла голову, но смотрела на противоположную стену.

— В Асуане я часами лежала без сна. Если бы я ничего такого не чувствовала, я не говорила бы о тюрьме.

— Бог ты мой, да в чём же тогда дело?

— Может быть, как раз в Боге. Как ни странно.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что-то же заставило меня на следующее утро обрадоваться, что ничего не произошло. — Она помолчала. — Я знала, что надо будет тебе лгать. Потому что причина была бы не та.

— Тогда почему же?

Она молчала, по-прежнему не испытывая желания говорить, но поняла, что от ответа не уйти.

— У тебя такой богатый сексуальный опыт, вряд ли ты можешь представить себе, что это значит для человека, у которого такого опыта очень мало. Как бережёшь воспоминания о том немногом, что у тебя было. Вот единственная причина, почему я не решилась прийти тогда. Зная… — И она снова умолкла.

— Зная что, Джейн?

— Что старое чувство может вернуться. — И поспешно продолжала, не дав ему прервать себя: — Но отчасти ещё и Энтони. Это ещё не совсем прошло, Дэн. Не его смерть, нет. Жизнь с ним. Все наши неудачи.

— Но, как я подозреваю, он почти надеялся, что всё именно так и случится.

— Но основания, которые его заставили этого хотеть, не для меня. Даже если его нелепый метафизический расчёт верен, Энтони должен сам нести наказание.

— Но ведь ты ведёшь себя так, будто он верен. Будто Энтони наблюдает за нами, а ты поступаешь ему назло.

— Я не должна принимать во внимание то, чего хотел он. — Теперь она обращалась прямо к Дэну, во всяком случае, слегка повернула к нему голову. — Как и то, чего хочет моя женская суть. — Джейн снова отвела глаза и опустила голову. — Когда в машине ты взял меня за руку, я чуть не расплакалась. Я понимаю, это звучит нелепо. Многое во мне протестует против того, что я… что я такая. — Она провела пальцами по краю стакана, дав молчанию разрастись. Снаружи снова залаял бродячий пёс. Через некоторое время она заговорила снова: — Получается так, будто какая-то часть твоего существа, та, которую ты не хочешь задействовать, в силу каких-то ужасных причин запрещает, отвергает ту, что хочет давать, дарить, сказать «да». Ты ждёшь от меня того, что, говорят, существует, и я знаю — да, существует, но где-то в другой стране, куда мне нет доступа. В ту ночь, в Асуане, я лежала без сна, пытаясь стать другой, не самой собой. Уговаривала себя: меня всегда влекло к этому мужчине, так почему бы и нет? Просто как приключение. Как… Как это уже было когда-то. Но поняла, что не смогу. — Она подождала немного. Но он молчал. — Отчасти ещё и потому, что я не могу воспринимать тебя объективно, думать о тебе как об «этом мужчине». — Она снова помешкала. — На корабле мне был устроен небольшой тест. Алэн предложил мне себя — очень мило, тактично, в типично французском стиле. Как бы начиная партию в бридж. Но я посмотрела на противоположную сторону салона — на тебя. Если бы ты только мог понять, что причина, из-за которой это было бы предательством по отношению к тебе, та же самая, что и сейчас…

— А если бы тогда, в Асуане, я пришёл к тебе?

— Тогда у меня не было бы времени подумать. А сейчас есть.

Дэн внимательно рассматривал свой стакан.

— Всегда можно распознать плохой сценарий по тому, что сюжет строится на упущенных возможностях.

— Но наш сценарий на том и построен. Ты только что сказал, что я убила возможность выбора для всех нас. Я не рискну снова пойти на убийство.

— Тогда все эти годы ничему нас не научили. Только тому, как сделать пустыни ещё более бесплодными.

— Я правда расплачусь, если ты будешь так говорить.

— Я вполне могу к тебе присоединиться.

Но, как бы для того, чтобы положить конец этой бессмыслице, он протянул руку и сжал её ладонь. Она ответила на пожатие, и теперь их соединённые руки лежали между ними на диванном коврике.

— Единственное, чего я никак не могу понять, это как я мог дважды в жизни влюбиться в такую невероятную стерву.

— Вот в этом я с тобой вполне могу согласиться.

Дэн осторожно шлёпнул её рукой по коврику, но не стал нарушать наступившее молчание. Нежность и раздражение овладевали им всё сильнее: нежность становилась глубже, ведь он понимал, что отказ Джейн был продиктован теми её чертами, которые он любил в ней более всего, которые делали её не похожей ни на одну из женщин, встречавшихся ему в жизни; и не имело значения, что эта её уникальность так ярко окрашена любимым аргументом Энтони — «credo quia absurdum», хотя у неё это было скорее «nego quia absurdum»434; а раздражение росло не только потому, что она сама признала — на его стороне и разум, и природа, но и оттого ещё, что её отказ оскорблял в нём некое чувство архетипически верного развития драмы… они добрались до края света, и то, что они и здесь оказались неспособны встретиться, отвергало существование в его подсознании далеко упрятанной, но всесильной области, где гнездилась глубокая вера в предопределённость личной судьбы. Он мог потратить бесчисленные годы и всё равно не придумал бы места лучше, чем это; а попав сюда, не смог воплотить то, что ему неожиданно принесли с собой превратности одного дня: это место было таким подходящим, таким отделённым от внешнего мира, так громко возвещавшим правду о состоянии человека… Дэн взглянул через комнату, на пример человеческого состояния, сидевший у противоположной стены: теперь голова старика свесилась набок, щека прижалась к лацкану европейского пиджака, надетого поверх галабийи: Тирезий435 в мусульманском обличье.

Пат. Но Дэн не отпускал её руку. Теперь его раздражение распространилось более широко, на всю их историю, их тип людей, их время. Они воспринимают себя — или свои воображаемые моральные устои — слишком всерьёз. Это и в самом деле ярко выразилось в зеркалах, висевших в его оксфордском жилище: всепоглощающий нарциссизм целого поколения… все их либеральные взгляды, стремление жить правильно и правильно поступать, основывались не на принципах, воспринятых извне, но на поглощенности собой. Вероятно, в том-то и была доведённая до предела вульгарность, что они пытались соответствовать современному им представлению о духовном благородстве, как будто, посмеиваясь в душе над верой в загробную жизнь, никогда не думали о себе как о живых существах, наделённых всего лишь одной жизнью и обитающих на умирающей планете, как будто на самом деле каждый обладал бессмертной душой и собирался в конце времён явиться на Страшный суд. И даже если то, чего ты хотел, было столь невинным, личным, незначительным… соблазн сказать всё это Джейн был очень велик. Но, видимо, поняв, что обречён на неудачу, он решил опустить доводы и перешёл сразу к выводу. Повернувшись к ней и глядя ей прямо в глаза, он сказал: