Есть так держать! - Олег Селянкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Если бы не малярия, — внезапно возникла мысль. Но Василий Николаевич тут же остановил себя: — Не надо на малярию свою ошибку сваливать. Голова кружилась от слабости? И это не оправдание: виноват ты, Василий Николаевич, и не ищи лазейки!»
Капитан-лейтенант взглянул на шпиона. По внешности — человек как человек. Одутловатое лицо, серые обыкновенные глаза и руки с длинными тонкими пальцами. Только они и выдавали волнение ракетчика. Встретишь вот такого типа на улице деревни или с удочкой на реке и пройдешь мимо — явно свой человек. Как чудовищно обманчива внешность!
— Изотов, отведи этого и сдай куда положено, — сказал Курбатов.
— Есть сдать куда положено, — ответил тот, снимая с плеча автомат.
Очень доброе лицо Трофима Федоровича сейчас сурово. Холодно поблескивают глаза. Среднего роста, широкоплечий, с выпуклой грудью, обтянутой фланелевкой, он по сравнению с ракетчиком кажется большим и сильным.
— Может, связать ему руки? — предложил Данилыч, зло косясь на ракетчика.
— Далеко не убежит, — усмехнулся Изотов и приказал ракетчику: — Ползи, гад!
Курбатов опустил голову на руки. Думая, что командир уснул, все осторожно вышли из комнаты. Он не окликнул их.
Но едва Витя зашевелился, как Василий Николаевич встал, застегнул воротник кителя и сказал:
— Пойдем, юнга, на катер.
По суровому голосу капитан-лейтенанта, по хмурым лицам встречных матросов Витя понял, что здорово провинился.
Берег изуродован огромными воронками. Искалеченные, опаленные огнем, стоят деревья. Безжизненно повисли сломанные ветви. А немного подальше — почерневшая баржа. Она еще дымится. В пробоину с рваными краями зашла вода.
Вот и катера. Прильнули к мачтам красные ленты вымпелов. Вход в знакомый кубрик…
На рундуке лежит Щукин. Его лицо с ввалившимися щеками темным пятном выделяется на подушке. Услышав шаги, он медленно повернул голову, увидел Витю и слабо улыбнулся.
— Жив, салажонок?.. Ишь, как он тебя разукрасил…
Витя покосился на зеркало и быстро отвернулся: его правая скула вздулась и посинела.
— Ничего… Заживет к тому времени, когда моряком станешь, — с трудом проговорил Николай Петрович, через силу улыбнулся еще раз. Улыбка получилась жалкая, неестественная.
— Мы к тебе на минутку забежали, — сказал Курбатов. — Получили радиограмму о том, что за тобой вышла машина из госпиталя. Она подойдет к пристани, а мы тебя на катере туда доставим… Поправляйся, дорогой. — Голос Курбатова немного дрогнул, и он неловко ткнулся губами в усатое лицо боцмана. — Прощайтесь, юнга, — уже сухо добавил он.
Витя робко подошел к Щукину и прижался щекой к его колючему подбородку.
— Учись, Витька, — тихо сказал Николай Петрович, пошарил рукой под подушкой, достал боцманский нож и протянул его. — Бери… На память…
У себя в каюте, сняв реглан, Василий Николаевич сел на койку и показал Вите глазами на табуретку. Долго они сидели молча. Курбатов смотрел куда-то мимо Вити, который в смущении перебирал ленточки бескозырки.
— Плохо, Витя, у нас получается, — наконец сказал Василий Николаевич, взглянув на мальчика. — Ты думаешь, что я тебя хвалить или ругать буду? Нет, Витя. Давай просто поговорим… Ты огорчил меня и остальных. Мы верили тебе, а ты обманул нас. Почему не сказал, что вы обнаружили землянку?.. Почему говорил неправду? Хотел отличиться? Дескать, смотрите, какой я особенный!.. Молчишь?
Да, Василий Николаевич говорит правду. Он, Витя, хотел отличиться, доказать, что он не маленький.
— Так, Витя, можно заработать только плохую славу. Хорошую славу добывают люди, работающие коллективно. Ты посмотри, как весь наш народ борется с врагами. Один отдает хлеб, другой — машины, а третий — даже свою жизнь. Даже Ванина бабушка каждую ночь за минами наблюдает!.. А вы с ребятами не пошли на свой пост. Почему? И что из этого получилось? У Вани голова разбита, у тебя тоже… Коля сравнительно легко отделался, но зато Петрович… Ведь если бы вы не сунулись, матросы легко справились бы с ракетчиком и Петрович сейчас не мучился бы… Не плачь. Решил действовать как взрослый, а дошло дело до того, чтобы ответ держать, — опять мальчиком стал? Смотри смелее!.. Вот так! Правильно… Помни, что нужно всегда смело смотреть в глаза. Отворачиваются трусы и лгуны… А я верю, что ты — сын своего отца. Он никогда не был трусом… Я бы, Витя, очень хотел, чтобы ты понял свою ошибку. Ты вчера очень правильно сделал замечание Коле, что по семафору нужно передавать только то, что сейчас необходимо. В настоящее время нам больше, чем когда-либо, нужны коллективные усилия, дисциплина и честность в большом и малом. Понятно?
— Понятно, товарищ капитан-лейтенант.
— А за самовольство я вас, юнга, отстраняю от участия в боевых действиях. Один из катеров ночью получил повреждения и уходит на ремонт. Вы переводитесь на него и останетесь там до окончания ремонта… Повторите приказание.
— Есть остаться на том катере до окончания ремонта, — сказал Витя, козырнул, повернулся и, понурив голову, вышел из каюты капитан-лейтенанта.
Глава одиннадцатая
У ПУЛЕМЕТА
В нижнем своем течении Волга разделяется на множество рукавов. Одни из них, заросшие купавкой, кончаются тупиком, теряются в выжженной солнцем степи или среди звенящих, сухих песков. Другие извилистой лентой тянутся до самого Каспия, а третьи, попетляв на степном просторе, покорно возвращаются обратно. Волга не злопамятна и радостно принимает в объятия раскаявшееся детище.
В одном из таких «раскаявшихся» рукавов Волги и встал на ремонт катер. Узкий, извилистый канал подходил к судоремонтным мастерским, которые в эти тревожные годы получили новое оборудование и стали называться заводом. Два деревянных одноэтажных корпуса барачного типа, домик-контора — вот и весь завод. Недалеко от него находилась нефтебаза — цилиндрические баки в бурых и зеленых пятнах маскировочной раскраски. К нефтяной базе паровоз каждый день подводил длинный состав белых цистерн и, радостно свистнув, торопливо убегал к главной железнодорожной линии.
Внимание фашистов, конечно, привлекала нефтебаза, а не одинокий катер, стоящий у причала.
Василий Николаевич сдержал слово и отправил Витю в тыл, но не на чужом катере, а на своем, «сто двадцатом», на котором Витя плавал все время. На войне обстановка меняется очень быстро. Пока отвозили на пристань раненого Щукина, пока возвращались обратно, повреждения на другом катере успели исправить. Правда, наспех, своими силами, но все же продолжать траление катер мог. А тут около возвращавшегося «сто двадцатого» взорвалась мина, и мотор сдвинулся с фундамента. Пришлось отослать на ремонт «сто двадцатый».
Когда «сто двадцатый» готовился к походу, раздалась команда: «Смирно!» Витя замер, вытянулся и только тогда заметил знакомый полуглиссер, который швартовался к борту катера-тральщика. За его штурвалом сидел старший политрук Сергей Семенович Нестеров, комиссар дивизиона. Витя его знал давно, еще со времени подготовки катеров к навигации, и обрадовался его появлению. Витя думал, что Нестеров, как обычно, подойдет к нему, поговорит, пошутит, вокруг них соберутся матросы и неприятный осадок, оставшийся после беседы с Курбатовым, рассеется сам собой.
Но сегодня все было необычно. Скуластое лицо Сергея Семеновича забинтовано, а сам он не выскочил из полуглиссера, а как-то неловко перевалился через леера — тонкие стальные тросы, протянутые между стойками на борту катера. Посмотрел на матросов, пожал руку Курбатову, потом принял от командира полуглиссера большую пачку газет и сказал:
— Держи, Василий Николаевич… Где Щукин?
— В госпиталь отправлен. А с вами что случилось?
— Пустяки… Пойдем с коммунистами поговорим.
И по тому, что Сергей Семенович не подошел к Вите, не пошутил с матросами, Витя понял, что предстоят серьезные дела.
Едва старший политрук и капитан-лейтенант скрылись в кубрике, как матросы подошли к борту и от командира полуглиссера узнали, что минувшей ночью фашистские самолеты напали на госпитальный пароход, обстреляли его из пушек и пулеметов.
— Сергеи-то Семенович вблизи с двумя тральщиками был, ну и сразу открыл огонь по самолетам… Самолеты мы отогнали, а его самого задело, — закончил командир полуглиссера.
— Здорово задело или как? — спросил Бородачев.
— А разве у него узнаешь? Командир дивизиона сначала уговаривал его в госпиталь лечь, потом кричать начал, да разве переспоришь нашего комиссара, если он себя правым считает? Ни в жизнь!
Из кубрика вышли комиссар и Курбатов. Матросы притихли. Сергей Семенович достал папиросу, прикурил и сказал:
— Значит, у тебя остаюсь, Василий Николаевич. Сейчас еще раз побеседуем с народом о бдительности, а потом и за дело. Давай командуй.