Знак Потрошителя - Диана Удовиченко

– Ее нашел старьевщик, – рассказывал по дороге Лестрейд. – Принял за тюк тряпья, подошел посмотреть, можно ли чем поживиться. От раны все еще шел пар.

– Почерк тот же? – спросил Дан.

Инспектор замялся:

– Не знаю, как охарактеризовать… В общем, сами посмотрите, мы уже подъезжаем.

На этот раз убийство произошло на Бернер-стрит, в Уайтчепеле. Женщина бесформенной грудой лежала на тротуаре, возле угла дома. Вокруг нее стояли полицейские, чуть дальше трясся, опершись на свою тележку, пожилой старьевщик.

– Ее удалось опознать сразу, – сказал Лестрейд.

– Это Длинная Лиз, – вмешался старьевщик. – Я ее знаю. Она здесь, в этом доме живет.

– Живет?.. – вцепился в него Дан. – Разве она не проститутка?

Предыдущие жертвы не имели собственного угла, ютились по работным домам и ночлежкам, зарабатывая на них телом. Но дом, на который указал старик, был вовсе не ночлежкой, в нем сдавались квартиры небогатым рабочим семьям.

– Да как сказать, мистер… – Старьевщик почесал в затылке. – Она вдова, мужа три года назад на причале бревном придавило. Двое детишек у нее. Она цветами торговала, но разве этого хватит, чтобы прокормить три рта? Вот и подрабатывала иногда. Я и сам, признаюсь, пользовался… Но всегда платил честно, не думайте, джентльмены!

От ужаса пережитого и страха быть обвиненным в убийстве у старьевщика развязался язык, и он сам не понимал, что говорит.

Тем временем Сенкевич осматривал тело. Призрачная девица висела над ним и беззвучно заливалась слезами. Женщине было на вид за сорок. Изможденное лицо, неухоженные волосы, старенькое платье и потрепанная накидка. Горло Лиз было перерезано от уха до уха. Судя по виду раны, убийца подошел сзади и резко полоснул по шее. Но больше никаких увечий ни на теле, ни на лице не обнаружилось.

– Может быть, это не Потрошитель? – с надеждой произнес Лестрейд.

Сенкевич медленно покачал головой:

– У нас опять левша. Это я могу сказать абсолютно точно. Горло перерезано справа налево.

– Но почему же он не искалечил женщину?

– Может быть, устыдился своих зверств? – предположил кто-то из полицейских.

Привидение порхнуло к нему и отрицательно затрясло головой. Констебль его, конечно, не увидел. Дан с иронией взглянул на говорившего – толстощекого молодого человека с круглыми глазами, но ничего не ответил. Даже не обладая памятью Холмса, на собственном розыскном опыте он мог точно сказать: маньяки никогда не раскаиваются.

– Скорее всего, нашего Потрошителя кто-то вспугнул. Нужно искать свидетелей.

– Думаю, Холмс, его вспугнул именно мистер Чиз. – Инспектор кивнул на старьевщика. – Судя по состоянию тела, которое еще не остыло, он разминулся с убийцей всего на каких-то пятьдесять минут. Потрошитель издали услышал грохот тележки и убежал.

Поняв, что мог столкнуться с уайтчепелским монстром лицом к лицу, старьевщик задрожал еще сильнее. Призрак сочувственно поглаживал его по плечу.

– Возможно, – согласился Дан. – Хотя, может быть, у Потрошителя были и другие причины обойтись с телом более милосердно.

Лиз торопилась домой. Сегодня никаких клиентов не будет, слава богу. Для кого-то месячные в тягость, а ей – предлог хоть несколько дней отдохнуть от жадных мужских рук и грубых, торопливых объятий в подворотнях. Правда, денег будет меньше, но ничего – сегодня она удачно распродала целых две корзины цветов. И пусть в животе будто камень тяжелый лежит, а спину тянет от того, что целый день стояла на промозглой улице, – зато она пораньше сегодня увидит своих малышей.

Пегги семь, такая серьезная девчушка, помощница матери. По дому все делает сама и следит за Майки. А вот он совсем еще крошка, четыре года. Худенький, болезненный. Недавно опять простыл, осунулся – остались одни глаза на узком бледном личике. Товарки советуют через год отдать его в трубочисты, за это неплохо платят, и маленькие, худые дети в цене. Но как же болит сердце, стоит только подумать об этом… Мальчики, покрытые сажей и копотью, нередко падают с крыш, срываются вниз во время чистки. Разбиваются насмерть, застревают в трубах, задыхаются от пыли и чада. А как жестоко их обучают! Чтобы заставить ползти по трубе вверх, поджигают в камине солому и ждут, когда жар и дым заставят ребенка спасаться.

Нет, в который раз уже подумала Лиз. Пусть трубочисты пополняют свои бригады из приютских детей. А у Майки есть мать. И пока она жива, сыночек ее по крышам ползать не станет. Подрастет, пойдет в помощники на верфь или улицы мести. Только не трубочистом…

О том, что ждет Пегги, она старалась не думать. С девочками всегда труднее. Лиз только надеялась, что дочь не повторит ее судьбу, не пойдет по кривой дорожке. Если бы не погиб Джон, разве стала бы она продавать себя? Была бы доброй горожанкой, верной женой. Господи, как стыдно, что приходится зарабатывать на хлеб таким позорным делом!

На глаза выступили слезы. Как жаль, что замуж она вышла так поздно и детки поздние. Успеть бы их вырастить. Не дай бог никому попасть в лондонский детский приют…

Торопясь увидеть детей, задумавшись об их судьбе и о собственных тяготах, Длинная Лиз не заметила, как из подворотни вышел человек и бесшумно зашагал следом.

Она была уже возле дома, так и не успела понять, что произошло, когда уверенная рука схватила ее за плечо и толкнула за угол, в проулок. Лиз хотела обернуться, но не успела. Что-то острое полоснуло по горлу, на мгновение причинив боль, потом она захлебнулась кровью. Скоро стало тепло и спокойно. Лиз опустилась на колени, равнодушно глядя, как поток ее крови орошает камень мостовой. Последняя мысль была о детях. О том, что теперь Майки уж точно придется идти в трубочисты, а Пегги вряд ли избежит улицы…

– Наш Потрошитель опять сменил орудие убийства, – сказал Сенкевич. – Горло будто перервали, а не разрезали. Рана неровная, кожа разодрана клочьями. Похоже, что действовали даже не ножом, а углом какого-то металлического предмета.

– Вот он. – К ним подошел пожилой констебль, протянул покрытый кровью, небольшой инструмент с деревянной рукоятью. – В проулке нашли.

Сенкевич достал платок, осторожно принял улику. Призрачная девица в ужасе прижала ладошку ко рту.

– Это похоже на…

– Шпатель, – опередил Дан. – Маленький шпатель, им художники или реставраторы соскребают краску с холста.

Прямоугольный, похожий на лопатку инструмент был остро наточен, но сразу становилось понятно, что в качестве орудия убийства он неудобен. Особенно если учесть, что женщина была высока ростом, а убийца резал ей горло, стоя сзади. Дан прикинул: в любом случае Потрошителю пришлось орудовать углом шпателя, при этом он приложил немалую силу.

– Сюда! Сюда! – раздался громкий голос.

По Бернер-стрит, грохоча башмаками, бежал дежурный констебль с фонарем. Оказавшись рядом с Лестрейдом, с трудом выдохнул:

– Там, на Бейкерс-роу, в самом конце, у причала, мертвая женщина. Выпотрошена…

– В карету, – коротко скомандовал Лестрейд.

Он оставил двух полицейских, чтобы отвезли труп в морг, остальные загрузились в коляску и отправились к новому месту преступления. Следом загрохотали колесами еще две кареты с прибывшим из дивизиона подкреплением.

На причале дул холодный сырой ветер. Длинные, рассыпавшиеся по земле волосы женщины, лежавшей в конце Бейкерс-роу, шевелились от его прикосновений. Привидение первым подлетело к убитой, опустилось на колени, замерло в позе плакальщицы над гробом.

Сенкевич выскочил из кеба, подошел к телу:

– На этот раз убийца превзошел себя.

Перерезанное горло – отличительный знак Потрошителя, исполосованное до неузнаваемости лицо. Выпотрошенная брюшина. Внутренности аккуратной горкой уложены на правом плече.

– Он отрезал оба уха, – сказал Сенкевич.

Один из констеблей отвернулся и громко рыгнул, борясь с тошнотой.

– Тело еще теплое.

– Выходит, пока мы осматривали первую убитую, он добрался до причала и разделал вторую! – Лестрейд сжал правую руку в кулак, бессильно потряс им и ударил по левой ладони. – Он где-то здесь! Не мог далеко уйти! Ищите!

Кэтрин вышла из трактира «Сковорода», огляделась. Ночка выдалась холодная. Она поежилась, плотнее завернулась в шаль, повязанную поверх пальто, потопала ногами, чтобы разогнать кровь, и зашагала вверх по улице, заглядывая в лица редких прохожих и предлагая развлечься.

Пару раз мужчины проявляли интерес, но узнав, сколько она просит, отворачивались. Кэт провожала их сердитой руганью: она не какая-нибудь завалящая, ей всего-то сорок один, а выглядит и того моложе. И пальто у нее новое, и шаль вон какая красивая. Да что там шаль! Она чистоплотная, каждую неделю моет волосы и ноги. И пьет мало, так только, чтобы согреться. И по ночлежкам не отирается, живет у старшей сестры. Правда, гостей туда не приведешь, приходится, как всем, выискивать темные местечки. Благо, их в Ист-Энде много. Но ничего, скоро она скопит денег и снимет свою комнату. Вот тогда можно будет находить гостей побогаче, из тех, кто не станет мараться в подворотнях, а хочет неторопливой любви в теплой постели.