Кетополис - Киты и броненосцы - Грин Грин

По другую сторону от плетельщицы расположился крепкий лобастый моряк. Смокинг не обманул бы никого — бронзовая шея, тяжелый подбородок, в ухе вместо кольца — веревочная петелька с хитрым узлом. Обязательный телохранитель и поводырь — плетельщицы никогда не покидали свою вотчину без сопровождения.

Аплодисменты смолкли, свет окончательно погас. Зазвучала увертюра. Баклавский опустился в свободное кресло.

— Здравствуйте, Энни, — сказал он шепотом. — Можете звать меня Ежи.

Плетельщица чуть повернула голову, сквозь ресницы блеснули белки.

— Здравствуйте, Баклавский, — что за чудный голос! — Хорошо, я буду звать вас по имени.

Занавес распахнулся с последними тактами увертюры. Зал восхищенно вздохнул — столь искусны были декорации, а особым образом направленный свет газовых софитов лишь усиливал это впечатление. Ничего общего с тяжелым бархатом и аляповатой позолотой Оперы. Здесь, в "Ла Гвардиа", рождалось новое представление о прекрасном.

На сцену выбежала селянка с букетом двухцветных патройских роз. Знатоки могли бы узнать во внешне простом пейзанском костюме работу Селины Крейцер, одной из лучших модисток Кетополиса. Очаровательно улыбнувшись, она доверительно сообщила сидящим перед ней зрителям:

— "Наш герцог — просто ангел! И хотяПорой ведет себя как вздорное дитя…"

Сразу послышались смешки — задолго до премьеры разнесся слух, что в образе герцога внимательный зритель заметит множество черт Его королевского Величества.

Баклавский чуть повернулся к Энни.

— Я просил госпожу Хильду о встрече. Вы уполномочены сообщить мне ее ответ?

Плетельщица произнесла что-то неразборчивое.

— Что вы сказали? — переспросил Баклавский, стараясь не шуметь.

— "… к их дочери, прекрасной Изабелле.Насколько оба были хороши,Настолько оба и не преуспели".

Смех снова заглушил слова Энни.

— Я буду держать вас за руку, Ежи, — повторила она.

Его ладони коснулся лёд. В полутьме ложи рука плетельщицы казалась мраморной. Неимоверно длинные и тонкие пальцы скользнули в ладонь Баклавского. Он обратил внимание на вытянутый мизинец, почти вровень с безымянным пальцем.

— Так нам будет легче понимать друг друга, — сказала Энни.

От этого простого жеста, незаметного для остальных зрителей, Баклавского вдруг бросило в жар. Хрупкая кисть плетельщицы мгновенно согрелась в его ладони, успокоилась, расслабилась, как птица, осознавшая неволю и смирившаяся с ней.

Через проход от них нервно расстегнул воротник круглолицый гардемарин — тонкие юношеские усики, напомаженный чуб, пух на румяных щеках. Свернул шею, недоверчиво и страстно глядя на плетельщицу и инспектора, на их соединенные руки. Вот оно, счастье со стороны, подумал Баклавский. Мальчишке сегодня не уснуть. О спектакле и не вспомнит. Будет мечтать о том, как плетельщица прячет легкие пальцы в его ладони, как шепчет непонятные слова, прижимая его лицо к своему плечу, как… Ну, кто же в юности не грезил слепыми дивами?

— "Скажи, цветок…" — перед селянкой появился Тушинский в костюме слуги, и зал взорвался рукоплесканиями, — "со мною ли удача? Там впереди — не замок Бонафачча?"

Разговаривать во время спектакля было неудобно. Приходилось ловить паузы, смены сцен, и тогда торопливо обмениваться короткими репликами. Телохранитель заметил, где находится рука плетельщицы, и буркнул что-то недовольное.

— Макс, — холодно ответила Энни, — ты же… — остального Баклавский не расслышал.

Больше телохранитель не вмешивался в их беседу. Его внимание привлекло что-то в ложе напротив, и он не отрываясь смотрел туда. Баклавский проследил за направлением его взгляда. Когда сцена оказалась освещена особенно ярко, Баклавский разглядел в восточной ложе худую бледную особу. Рядом с ней громоздился в кресле кто-то большой. Неужели? Две плетельщицы в один день? Неужели "Коральдиньо" так взволновал даже неприступных затворниц, что они не смогли дождаться премьеры?

Но думать над удивительным фактом было некогда — разговор, пусть и с паузами, происходил странный, сложный, затягивающий. Уже минуту спустя Баклавский не смог бы восстановить последовательность сказанного, реплики плетельщицы смешались с тем, что он собирался сказать сам. Как туман в голове, и…

Я буду задавать вопросы, и если вы обманете, ваша рука скажет мне об этом. Какой смысл в обмане? Мы с госпожой Хильдой можем быть полезны друг другу. Я всего лишь хотел бы поговорить с ней. Вы верите в то, что киты могут разговаривать с нами, Ежи? При чём здесь… Ответьте! Не знаю, это слишком сложно для солдафона вроде меня. Вот, уже обманываете, вы никогда не считали себя служакой…

— "Но, господин! Ведь дело не в наряде!Важней осанка, взгляд, манеры, слог —Я даже подражать бы вам не смог!.."

Тушинский вновь сорвал аплодисменты.

Телохранитель второй плетельщицы, в этом уже не было сомнения, так же пристально наблюдал за Максом. Как странно он смотрит, подумал Баклавский. Неужели их в Плетельне так много, что кто-то может быть не знаком?

— Вас подговорили искать встречи с нами сиамцы, — полуспросила-полуответила Энни. Помутнение прошло, и Баклавский понемногу взял себя в руки.

— Сиамцы далеко, — сказал он. — Не их вам стоит опасаться. Плетельня торгует с подземными. Плетельня каждый год поднимает цены на сети. Плетельня обособилась от города. Это закономерно не нравится Канцлеру. Если каракатицы силой захотят вернуть городу контроль за Мертвым портом, это никому не пойдет на пользу. Будет много крови.

Энни удивленно вытянула губы.

— Вы же слуга Канцлера, Ежи. Зачем вам влезать в наши с ним дела?

— Ну вот, — сказал Баклавский, — теперь я знаю, что у вас есть дела. И я работаю на короля, с вашего позволения.

— Ежи, — спросила Энни, — вы в чем-то не доверяете Канцлеру?

Переодетый слугой дворянин подсказывал Тушинскому, как вернее на дуэли вывести противника из строя.

— "Не важен способ — важен результат!И так, и так погибшего забудут,А победителя — накажут, но простят!"

— Нет, не доверяю, — сказал Баклавский.

— Вот видите, — улыбнулась Энни, — как легко и приятно говорить правду. Мы тоже опасаемся Одноногого. Мы хотим только покоя и уединения.

Баклавский почувствовал, что кончики ее пальцев снова стали прохладными.

— Тогда нам нужно договориться, — сказал он. — Я не буду требовать непомерного. Я иду к Белой Хильде с чистым сердцем.

— Я вижу, — сказала Энни, ее закатившиеся зрачки заметались под веками.

Она надолго задумалась, словно отстранилась.

Сцена повернулась, поворачивая к залу лесной пейзаж. Серебряные ветви деревьев обрамлялись листьями из рудного камня. Из-за горизонта выплывало солнце, собранное из желтых и оранжевых кусочков смальты. Зал восхищенно зашептался.

— Сегодня на закате, — наконец сказала плетельщица. — У входа с Ножниц вас встретят. Будьте один, иначе вас не пропустят. А сейчас — уходите.

Бледный, в испарине, Тушинский-Коральдиньо замер спиной у края сцены, вполоборота к публике. Зал затаил дыхание.

— "… пройдет ли шпага мимо?И даже жизнь оставив на кону,Мы гибнем, у иллюзии в плену:Что позволительно, а что недопустимо".

— Не буду отвлекать от Тушинского, Энни, — шепнул Баклавский, поднимаясь и выпуская ее руку.

— Прощайте, Баклавский, — прохладно ответила плетельщица, кажется, уже поглощенная спектаклем. На сцене назревала дуэль, и голоса артистов звучали напряженно и резко.

Пока Баклавский поднимался к выходу из ложи, он чувствовал, что тяжелый взгляд Макса упирался ему в спину как ствол револьвера.

V. Круадор

В полукруглом зальчике "Китовой Печенки" уютно пахло жаровней и специями. Заведение специализировалось на приготовлении разных чудесных блюд из малосъедобной китятины. Обычно со свободными местами сложностей не возникало, но сейчас, накануне праздника, незанятых столов не было. Все торопились откусить свой кусок Кита.

Китятину здесь подавали на решетке и на пару, фаршированную морскими перчиками и жареную в ореховом масле, тонко наструганными ломтиками карпаччо и в виде крутобоких фрикаделек в густом, пахнущем травами бульоне. Баклавский предпочитал фритто кетополитано — мелко наструганное мясо, перемешанное с луком, паприкой и кунжутом, и зажаренное до полуобугленного состояния.

За дальним столиком у окна он увидел знакомое лицо. Дон Марчелло лет пять назад стал настоятелем храма Ионы-Кита-Простившего на границе Слободы и Бульваров прямо под трамвайной дорогой.