Штрафники берут Рейхстаг. В «логове зверя» - Роман Кожухаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщина вся подобралась и посмотрела на Аникина. Их глаза встретились. Выражение невыразимого испуга отобразилось на лице немки. Аникин вдруг осознал, что это он внушает ей такой страх. И вслед за страхом, как и тогда, несколько минут назад, в спальне, мелькнуло в этих расширенных глазах еще что-то. Мольба. Потом женщина снова спрятала лицо в воротник пальто и что-то произнесла.
– Что она говорит? – пересиливая гул, прокричал Аникин.
– Она говорит: боялась. Муж ей рассказывал, и все только об этом и говорят, и газеты, и радио…
– О чем?! – прокричал Аникин.
– О том, какие… – начал переводить Воронов, потом запнулся и был вынужден переспросить женщину. – О том, какие зверства устраивают русские солдаты над немцами. Особенно над немками…
XIII
– Во дает… – в сердцах сплюнул Латаный. – Вы слыхали, братва? Зверства! Где уж этой гниде гестаповской угнаться за нашими зверствами!
– Какого черта она всю эту дребедень нам вываливает?.. – прорычал Тютин. – К стенке ее, и дело с концом…
– Она и так вон возле стенки… – как бы заступаясь, проговорил младший лейтенант Воронов.
– Смотри, лейтенант… – с озлобленным ехидством проговорил Латаный. – Если ее в расход пустим, выйдет, что зря только сигарету израсходовал…
– А ты товарищу старшему лейтенанту не тычь! – распрямляясь на своих длинных ногах, с угрозой пробасил долговязый.
– А ну, прекратить базар! – отчетливо выговорил Аникин. – Вы еще в рукопашной тут сойдитесь на виду у фашистов…
Женщина заговорила снова.
– Она просит, чтобы ее не убивали… – перевел Воронов.
В этот момент будто гром прогремел в соседнем квартале и в небе высверкнули длинные огненные молнии. Невольно все примолкли и вжали головы в плечи, уставившись поверх крыш домов, где с ужасающим грохотом в огненных всполохах раскалывалось небо.
– Она говорит, что это ревут русские «катюши»… – крикнул Воронов. – Русские обстреливают Рейхстаг.
Хмыкнув, артиллерист добавил:
– Это ж надо, она так и сказала по-русски «катьюши»…
– Выучила, стерва… – буркнул кто-то.
– Ну да, тут хочешь не хочешь, а выучишь… – в восхищении провожая взглядом всполохи реактивных снарядов залпового огня, проговорил Латаный.
Женщина опять заговорила.
– Что она там бормочет? – вдруг примирительно спросил Тютин.
После залпа «катюш» в нем словно что-то переменилось.
– Она говорит, – произнес Воронов, – что эта улица выводит на Инвалиден-штрассе, а по ней направо прямиком к другой улице – Альт-Моабит…
– Черт ногу сломит… и назовут же по-нечеловечески… Одно слово – фашисты… – сплюнул в сердцах Тютин.
– Тише ты… – прицыкнул на него Аникин. – Ну, а дальше…
– Ну, а по ней, по этой Моабит, прямиком к Рейхстагу. Только через реку перейти… Она говорит, что все перекрестки на Инвалиден-штрассе хорошо укреплены. В угловом доме возле трамвая сидят артиллерийские наблюдатели, и еще «фаустники». Много «фаустников».
– Инвалиден… – проговорил Тютин. – Я бы такой сделал «инвалиден» ей и ее палачу. По полной программе…
– Товарищ лейтенант, а спросите, коли нетрудно, у этой фрау, что за медведь на боку трамвая намалеван? – сунулся вдруг с вопросом Милютин. – Чудной какой-то, на задних лапах? Цирк, что ли?
Воронов перевел, а женщина посмотрела на солдат каким-то совсем другим, умиротворенным, человеческим взглядом и ответила. Когда она говорила, слабая улыбка коснулась уголков ее губ.
– Она говорит, что никакой это не цирк. Это герб Берлина: медведь на задних лапах…
XIV
Из-за угла здания, ведущего во двор, вдруг появился мальчик, в нахлобученной на самые глаза кепке и в полупальто из теплого сукна. Оно было явно ему на вырост. По виду ему было лет шесть-семь.
– Фу ты, черт… – вскинув винтовку от неожиданности, облегченно выдохнул Милютин. – Ведь чуть не взял грех на душу! Мальца чуть не прихлопнул!.. Куда несет тебя, едрить твою налево?! Тут стреляют!..
Ребенок, не обращая внимания на оглушительный вой реактивных снарядов, подошел к красноармейцу из артиллерийского расчета и что-то ему сказал. Парень, с сахарно-белыми белками глаз, выделявшимися на закопченном лице, сидел на корточках, прислонившись спиной к стене. Повернувшись к товарищам, он с улыбкой, хриплым голосом крикнул:
– Слышь, чего-то просит!
– Известно чего… – резонно ответил Латаный. – Жрать небось хочет…
– Brot![13] – жалостливо, но громким, пронзительно-писклявым голосом повторил мальчик, подойдя к следующему бойцу.
– Эй, малец! – крикнул долговязый артиллерист. – А ну, подь сюды. Комм… комм…
Он жестом поманил ребенка к себе, потом развязал свой мешок и достал оттуда продолговатую краюху черного хлеба. Отломив примерно треть, солдат протянул хлеб мальчику. Тот подскочил к долговязому, пока тот еще возился с мешком, и замер, завороженно глядя на хлеб в протянутой руке солдата. Он будто не верил своим глазам, не верил, что его не обманывают.
– Бери, не боись, фашистская мелюзга… – добродушно произнес долговязый, поднеся хлеб к самому личику мальчика.
Тот внезапно, неуловимо быстрым движением выхватил кусок и тут же вонзил в него свои маленькие зубки, принявшись поедать его с огромной скоростью.
– Ишь ты!.. Метет и не давится… Что твой пулемет – ленту с патронами… – посмеиваясь, крикнул заряжающий расчета, солдат средних лет с сухим, покрытым морщинами лицом.
– Изголодал… мелюзга… – отозвался долговязый. – У меня двое пацанят. Меньшой точь-в-точь такой был, как на фронт забирали. Щас уже вырос небось…
Видимо, по-прежнему беспокоясь за сохранность краюхи, мальчуган запихал его целиком в рот и теперь с большим трудом предпринимал попытки прожевать пищу. Больше всего он сейчас напоминал хомяка с набитыми щеками, чем вызвал дружный смех и шутливые замечания бойцов, что, впрочем, нисколько не смутило мальчишку, продолжавшего сосредоточенно, сопя носом, делать начатое.
XV
Аникин, повернувшись к Воронову, кивнул в сторону мальчика.
– Сказать бы ему, чтоб тикал отсюда… Не ровен час кирпичом прихлопнет или под сапог попадет…
Воронов, подбирая слова, попытался построить какую-то фразу по-немецки, но мальчик на нее никак не отреагировал, самозабвенно дожевывая хлеб. На помощь младшему лейтенанту пришла женщина, видимо, по словам Воронова сообразившая, что он хочет сказать ребенку. Она заговорила энергично, будто отчитывая мальчика за что-то. Тот молча выслушал, дожевав хлеб, а потом что-то ответил. Женщина тоже что-то сказала, обращаясь к Воронову.
– Пацанчик говорит, что он хочет кушать. Все время.
– Пусть идет домой… – сказал Аникин.
– Он говорит, что у него нет дома. Мать и сестра, старшая сестра, погибли, когда они шли по улице. Бомба из самолета… Когда они хотели прийти к бабушке и дедушке. Они живут за городом… Два дня назад. Упала бомба, когда они шли по улице к бабушке и дедушке… С того времени он не ел.
– Где-то он все это время был?
– Вчера – в подвале, сегодня – в другом подвале, тут рядом. Там еще есть две кошки…
– Скажи, что ему пора проведать его кошек. Они по нему соскучились… – произнес Андрей.
Артиллерист перевел на немецкий и мягко подтолкнул мальчика в сторону двора. Женщина тоже что-то с жаром говорила, видимо, о том, что мальчику опасно здесь находиться и он должен вернуться в свое укрытие. Тот сделал несколько неуверенных шагов и вдруг опрометью бросился к женщине, и, прижавшись к ней, обхватил ее рукавами своего полупальто.
XVI
Неожиданно рев реактивных снарядов «катюш» смолк, но раздался другой шум, заставивший Аникина и остальных напрочь забыть о ребенке и женщине. Из затихающего грохота мощных дальних разрывов выпростался лязгающий рокот. Он доносился со стороны перекрестка, перегороженного трамваем. Бойцы, выглянув из своего укрытия, пытались распознать источник этого рокота, но никаких видимых изменений в обстановке не происходило.
– Смотрите, движется!.. – удивленно округлив глаза, воскликнул вдруг Чаплыгин.
– Кто движется?
Все бросились к углу здания, из-за которого просматривалась в оба конца прямая, как стрела, улица.
– Ну, этот, с медведем на боку…
Теперь уже все увидели, как желто-красная, заштрихованная окошечками коробка трамвая со скрежетом двинулась по мостовой, как будто ее толкала необоримая сила. Тут же из-за отодвинутого в сторону трамвайного вагона показался длинный, вздернутый под углом кверху, ствол и тут же выкатил на обозрение тяжелый «тигр».
Угловатое бронированное чудище заполнило своим корпусом весь промежуток между трамваем и правой стороной улицы. Не мешкая, машина развернулась квадратной мордой к улице, и мощное орудие изрыгнуло сноп пламени. В тесном каменном коридоре улицы выстрел прозвучал с такой силой, что Аникин всем телом ощутил, как до основания дрогнули и сместились каменные суставы квартала – стены зданий, фундаменты, брусчатка, тротуарная плитка.
