Кровь и свет Галагара - Аркадий Застырец

— Не скрою, друзья, с детства я испытывал необыкновенную страсть к слабой половине Галагара. Мои любовные приключения начались едва ли не в колыбели, и я не стану утомлять вас россказнями о своих победах на полях нежных сражений в разных краях и весях. Происхожу я из Сарфо, но кто мои родители — к несчастью, не ведаю до сих пор. Меня воспитывала в своем убежище посреди Асфорского леса юная отшельница-рарава. Она нашла меня в Сарфо на базарной площади, где я валялся в крязовой корзине, наполненной опилками, и орал во все горло, требуя материнского лелода. И добрейшая рарава сунула мне в губы сосок своей пустой, но крепкой и ладной груди. Она стала моей матерью и возлюбленной одновременно. Я и теперь с благодарностью вспоминаю о ней. Ее крупные бледные губы, семицветные глаза со стрельчатыми зрачками, густые серебристые волосы, свисающие до колен, запечатлены в моей памяти навек и доныне приводят меня в неизъяснимый трепет. Первый раз я ушел от нее в десятую зиму и с тех самых пор скитаюсь по всему Галагару. Остается добавить, что воинскому ремеслу я обучился в Обители Небесного Взора у великого дварта Олтрана, где трижды зимовал в отрочестве. Не стану до поры ничего добавлять к этим ничтожным сведениям о моей жизни, трудной и извилистой, как верхнее течение Зиары. Перейду-ка лучше к событиям прошедшего дня, чтобы поскорее уважить ваше драгоценное любопытство. Сюда я пешком пришел из Зимзира, поверив болтовне одного старого укротителя стриклей, с которым свел там довольно близкое знакомство. Он не раз очаровывал меня рассказом о сакларских красотках, гибких как стволы мубигала, ароматных как айола в цвету, крутобедрых и круглогрудых, нежных мастериц плести любовные клидли и ублажать достойных искусными ласками. И что же? Пройдя две сотни аэталов, сегодня после полудня я вошел в эту убогую деревеньку, заглянул под разными предлогами в добрый десяток домов, полюбовался на здешних жен и девиц, которых, понятно, не принуждают прятать лица от чужих агаров, как в Зимзире и Саркате, и справедливо решил, что зимзирский укротитель стриклей выжил из ума или просто решил надо мной посмеяться. Подобных уродок и грубиянок я не видывал даже среди толстопятых жительниц восточного предгорья Галузы! Как вдруг… Сколь часто судьба одаривала меня этим нежданным лумом, разжигающим ароматное пламя в груди? Не знаю, сосчитать нелегко, но смею надеяться, что чаще, нежели иных агаров. Одарила и накануне вечером. Доведенный до отчаянья переживанием бессмысленности своего похода, сам не знаю как, забрел в один дом, здесь неподалеку. Ничего лучше не придумал, как в третий раз попросить напиться. Во дворе хозяин и двое парней, как видно, его сыновья, работали пилой и топорами, и воздух был наполнен волшебным ароматом опилок дерева ави. Друзья мои, это так много для меня значит! Вспомните, что первое любовное прикосновение я испытал, лежа в корзине с опилками. Так вот, я вдохнул этот запах, окунулся в течение доброй памяти, поднял глаза и вижу: кружку с водой подает мне прелестное существо зим пятнадцати от роду, тонкая и прозрачная как лепесток тиоля, с огромными желтыми глазами и пышным пучком темно-золотистых волос над теменем. И обращается ко мне с учтивой речью. Ее невысокий хрипловатый голосок сразил меня окончательно. Мы перемигнулись и обменялись заветными словечками: я — о любви и о встрече, она — о времени и месте. Такая ее сметливость сразу подсказала мне, что я буду не первым агаром в жизни юной красавицы. Наша встреча принесла новое и уж вовсе неоспоримое тому подтверждение. Хоть все это происходило в овине на охапках корсовой соломы, от наслаждения я был как в залидиолевом сне или на вершине Галузы и думал, что пребуду в этом бреду до рассвета. Но случилось иначе, волшебный сон прервали эти мужланы с дубьем и факелами, ее отец и братья…

— Не понимаю, — сказал царевич, — отчего могучий Нодаль предпочел спасаться бегством от деревенских увальней…

— О, благородный Ур Фта! — с негодованием воскликнул Нодаль. — Ты давеча едва не кинулся на меня с цохлараном, решив, что в опасности тот, кого ты считал беззащитным мальчишкой. Но не полагаешь же ты и в самом деле, что я способен обижать или, чего доброго, убивать насмерть беззащитных существ, да еще и троих кряду!

— Сколько я помню, — сказал Кин Лакк, — вид у них был весьма свирепый, да и дубины увесистые. Как же ты называешь их беззащитными существами?

На это Нодаль только расхохотался и скромно добавил:

— Не сочти за бахвальство, наставник, но, надеюсь, ты когда-нибудь увидишь меня в нешуточной схватке с дюжиной-другой агаров и вспомнишь наш сегодняшний разговор.

— А что ты скажешь о крианском воинстве? — спросил Кин Лакк, испытующе глядя Нодалю прямо в глаза. И эти глаза загорелись таким страшным пламенем, что Нодаль мог бы ничего и не говорить, но он сказал:

— Ненавижу. Криане — двартоубийцы. Они погубили лучезарного Олтрана и разрушили Обитель Небесного Взора.

— Тогда и я надеюсь, что скоро увижу тебя в схватке и возьму свои сомнения назад, — сказал на это Кин Лакк.

— Надеюсь и я, — молвил царевич. — Потому что с этого дня принимаю тебя на службу, храбрый Нодаль. Согласен ли ты?

— Согласен, но при одном условии.

— Каково же условие?

— Время от времени я буду отлучаться и, быть может, надолго. Но в беде не оставлю. Приду по первому зову, и лучшего слуги вы не найдете во всем Галагаре.

— Я уважаю твою любовь к свободе и принимаю условие, — сказал на это царевич. — Ведь я нуждаюсь в таком агаре, который был бы мне верным соратником. Клейменые рабы, подобные рабам Ра Она, лишенным собственной воли, мне без надобности.

— Если позволит царевич, — сказал Кин Лакк, — я хотел бы удовлетворить свое любопытство, испросив у любезного Нодаля ответа еще на один вопрос: каким непостижимым образом удалось ему разглядеть в деревенском мальчишке зловредного оборотня?

Нодаль выпустил колечко дыма и отвечал:

— Есть несколько хитростей, которым обучил меня светлой памяти Олтран. Ну, например, какое бы обличье ни принимал оборотень, подобный этому хэцу, у него вот здесь, — и он, склонившись к форлу, ткнул себя указательным пальцем в середину левой брови, — имеется чуть заметный излом и маленькая такая красная искорка, будто гнилушка светит… Но это разглядеть, конечно, трудно. Тут умеючи надо. А этого хэца я сразу узнал потому, что уж встречался с ним дважды. Он ведь и меня пытался отравить. Так его-то отличить было проще простого. По белому ободку вокруг правого зрачка. В первый-то раз я его сразу раскусил, но прекрасная Сэгань нечаянно заплатила за это жизнью. Нас было трое за столом и пришел ей в голову каприз: чтобы я поил ее мирдродом из своей чарки, а она меня одновременно — из своей. Хэц тогда улизнул и, видать, не подозревал, что я успел его ободок приметить. Недаром Олтран мне говорил: «Гляди оборотню в глаза. В глазу — его особенная примета». И во второй раз это меня спасло. Явился мне хэц в Тиолевом квартале Зимзира. Обернулся такой бизиэрой, каких я прежде не видывал. А уж я повидал их на своем веку, верьте на слово. Сидит на лавке у дома — крупная, статная, почти чернокожая, а руки белыми волосками покрыты, и грива — снег, аж глазам больно! Смотрит на меня, поигрывая цалкаловым веером — как сквозь облако дурмана. Зубки голубые показала и говорит: