За семью замками. Снаружи (СИ) - Акулова Мария

Конечно же, слышал. И что рыдает, и что блюет, и что в истерике заходится. Но не лез.

За что ему, наверное, ещё одно спасибо.

И за номер тоже — уже третье, получается.

Потому что в общественном было бы хуже, а тут…

Чистый пол. Чистый унитаз.

Приватность.

Когда желудок уже просто болит, больше не сокращаясь, руки по-прежнему дрожат, а в ногах абсолютно нет сил, можно вжать кнопку смыва, привалиться к стене, закрыть глаза, попытаться пережить и справиться…

Успокоиться. Найти в себе новые силы.

Потому что очевидно ведь — это не конец. Ей нужно вернуться. Вот такой ей нужно вернуться. Костя ждет. Гаврила ждет. Она…

Должна.

Агата подтянула колени к груди, опускаясь лбом на прохладный шелк платья.

Сил не было. Мыслей тоже.

Сейчас сложно было представить, как она вообще там находилась. Сейчас это казалось ужасным сном. А необходимость снова там оказаться отзывалась новым приливом страха.

Агата дрожала, осознавая собственное бессилие, ожидая, когда услышит шаги, когда Гаврила зайдет, скажет: «пошли, сестренка, проблевалась и молодец»…

Но он не шел. И это было одновременно сродни благословению и отложению казни.

Единственное, чего хотелось сейчас Агате — подползти, закрыть дверь на замок, свернуться на полу здесь и уснуть. И неважно, что будет неудобно. Неважно, что валяться в нужнике — капитальное дно. Важно, что любая другая предлагаемая ей опция — хуже.

Но на это тоже не было сил. Да и Гаврила бы не позволил.

Он и так дал ей времени больше, чем тот же Костя, скорее всего.

Снова показался в дверном проеме через десять минут. Когда закончились слезы. Когда дрожь немного отпустила. Только сил не прибавилось.

Агата продолжала сидеть на полу, глядя в пространство перед собой.

Ничего не чувствовала.

Абсолютное опустошение.

Будто вместе с желчью душу вытошнила.

И это совсем неплохо…

— Какой срок, сестренка? — Гаврила спросил негромко, пряча телефон, в котором походу лазил, сидя на кровати, пока она обнималась с унитазом. Вряд ли ждал, что Агата ответит сразу.

Наверное, даже ко лжи готовился. Она же только плечами пожала.

Уже считать перестала. Большой.

— Костя знает?

Реагируя на следующий вопрос, перевела взгляд, долго смотрела в лицо Гордеевского друга, только моргая, а потом снова уткнулась лбом в колени, затряслась из-за новых сдавленных рыданий…

Нет.

Не знал. Но теперь-то…

Верный Гаврила не смолчит. Ни за что. И никогда.

А значит…

— Тихо… — Агата не хотела, чтобы к ней подходили, чтобы ее трогали. Чтобы Гаврила трогал. Но была слишком безнадежно бессильной. Не пыталась ни отползти, ни протестовать, когда слишком близко — напротив, на корточки опустился Гаврила. Положил руку на голое плечо, повел по нему… — Тихо, сестренка. Тихо…

Заговорил будто бы ласково… Сделал только хуже.

Потому что нельзя верить ласковым словам этих людей. Они не пощадят. Ни один из них её не пощадит.

— Ты назад не пойдешь, успокойся. Обещаю тебе. Всё. Сейчас домой поедем. Умоешься только. Через черный ход выйдем. Я тебя отвезу. Слышишь?

Слышала. Кивнула. Успокоиться попыталась. Потому что… Они же не любят слезы. Слезы их раздражают. Каждого из её мучителей.

За слезы режут лицо. За слезы садят в клетку, а потом достают оттуда по надобности.

Господи… Ну за что?

Стараясь отбрыкаться от нового захода на истерику, Агата выдохнула, с силой проводя по глазам, размазывая всю ту красоту, которую так усиленно наводили, запрокинула голову, ударилась затылком о кафель…

Чувствовала, что рука Гаврилы ложится на ее колено, он снова гладит…

Усмехнуться захотелось…

Потому что увидь их сейчас Костя — взбесился бы. А ей… Ровно. Просто не знает пока, самое ужасное уже случилось и она на дне или дальше будет хуже.

— Он бы тебя не потащил, если бы ты сказала, сестренка… Ну ты же не маленькая… Ты же понимаешь, как легко потерять…

Гаврила старался говорить, не пугая. Это ощущалось. За это можно было бы благодарить уже в четвертый раз.

Но Агата только усмехнулась, продолжая изучать потолок.

— Не рассказывай ему, пожалуйста. Хотя бы сегодня. Пожалуйста. Я не выдержу…

Первые произнесенные Агатой слова звучали сдавленно и хрипло. Ей самой стало не по себе от того, насколько некрасиво может звучать собственный голос. Наверное, абсолютно под стать лицу.

Только по Гавриле не видно было, чтобы это вызывало отвращение. Он коснулся кожи, смотрел в ее лицо, ждал, пока Агата опустит на него взгляд…

— Встать сможешь? Умыться? Я там подожду или помочь?

Он ожидаемо ничего не ответил на ее просьбу. Что будет дальше — Агата понимала. На мгновение стало совсем плохо, она закрыла глаза, выдохнула…

Потом открыла, кивнула. Взялась за раковину, поднялась, помогая себе руками, скользя спиной по кафелю…

Ноги были слабыми. В голове — ощущение вертолета. Чтобы не упасть, она держалась за холодный фарфор, включив воду.

Чувствовала, что Гаврила тоже поднимается, проходит за спиной, оставляет ее одну…

Из зеркала на Агату смотрело убожество с размазанным макияжем и красными убитыми глазами.

Первым делом она прополоскала рот. Дальше — жадно пила самую вкусную в мире воду, которая плюхалась прямиком в по-прежнему отдающий болью желудок. Потом плескала все той же водой в лицо, с садистским наслаждением следя за тем, как вроде бы водостойкий макияж сползает и оседает в раковине цветными пятнами.

Зависла на какое-то время, уперлась в раковину обеими руками.

Смотрела, как капает с лица…

В какой-то момент поняла, что мешается не только вода и краска, но еще и слезы. Снова откуда-то взявшиеся…

И снова пришлось запрокидывать голову, успокаиваться…

Потихоньку обретая силы, набирать в ладонь мыло, абсолютно по-варварски вспенивать им лицо, а потом смывать, плеская раз за разом. Раз за разом. Пока из убожества с размазанным макияжем она не станет просто убожеством.

Агата выключила воду, потянулась за полотенцем.

Снова слышала шаги. Знала, что Гаврила подошел и остановился в проеме.

Смотрит на неё, думает о чем-то своем…

— Тебя что-то испугало?

Мужчина спросил неожиданно, заставляя застыть на секунду, устремив новый — теперь испуганный — взгляд в зеркало. Туда, где двенадцатилетняя отчаявшаяся девочка тянется за пистолетом.

— Показалось, что знакомого увидела.

Агата ответила правду, продолжая скорее каркать, чем говорить. Промокнула ворсом лицо, оттолкнулась от раковины, приблизилась…

Они вдвоем одновременно посмотрели на загоревшийся экран телефона Гаврилы.

Veni Vidi Vici набирает в Телеграме.

— Алло, — Гаврила взял, поднеся к уху.

Агата слушала, глядя в зеркальную дверь расположенного в прихожей шкафа-купе.

Она — в тонком облегающем фигуру, по которой пока что ничего не заметно, платье. Потрепанная. Уставшая. Сломленная.

Он — в дорогом костюме, весь такой красивый, статный, сильный. Стоит спиной. Чуть склонил и повернул голову. Смотрит. Изучает. Слушает…

— Как Агата?

— Устала. Домой ей надо. Под мою ответственность, Кость…

Пауза.

В которую один думает, второй ждет, а третья… Готовится к тому, что Победитель откажет, наверное.

— Приедете — отзвонишься. Глаз не спускать.

— Хорошо.

Стоило услышать Костин ответ, как Агата не смогла сдержать облегченный вздох.

Хотя бы сейчас. Хотя бы чуть-чуть… Ей повезло. Над ней сжалились.

Дорога до загородного Костиного дома Агате не запомнилась.

В голове было пусто.

Тело слишком расслаблено.

Казалось непонятным, как она умудрилась дойти до машины, и сможет ли из нее потом выйти.

Гаврила не лез с беседами. Как Костя по дороге на мероприятие, смотрел на нее задумчиво. Только думал явно о другом.

— Я ему не скажу сегодня. Но ты сама должна. Ты всё понимаешь, Агата. Ты всё сама понимаешь.

Гаврила произнес, когда они уже заехали в поселок.