Академик Вокс - Пол Стюарт

Бурный ветер унёс все воспоминания, сметая последние снежинки мыслей. «Плут… Я — Плут…» Он бежал, спасаясь от пальцев, похожих на щупальца, и неожиданно оказался в объятиях у какого-то существа, мягкого и тёплого. Что-то всплыло из детских воспоминаний. Толстолап! Его толстолап!

Могучая толстолапиха предупреждающе прижала лапу к губам, унесла его в берлогу, выстеленную мхом, и крепко прижала к поросшей шерстью груди. Плут, свернувшись калачиком, зарылся в складках тёплой шкуры огромного животного.

Теперь его не найдут! Он спасён. Он в безопасности.

Резко качнув головой, Амберфус выпрямился и распахнул глаза.

— Ну что? — спросила Гестера.

— Думаю, теперь из него можно будет верёвки вить, — отвечал эльф, пока Фламбузия промакивала платочком влажный от пота лоб старца. — Его мозг чист. Как говорят, гладкая доска.

— Он, нахмурившись, раздражённо отогнал от себя няньку. — А какой это был великий разум! Могучий ум. Конечно, обидно отбирать смелые помыслы и благородные воспоминания у такого храброго молодого человека, но… Я думаю, Гестера, ты научишь его заново всему, что нужно, особенно если будешь с ним обращаться как… кхак, кха, кха… со всеми остальными…

Приступ кашля заглушил его слова. Лицо эльфа исказилось от удушья.

Фламбузия легко похлопала его по спине.

— Ну что это вы… — сокрушалась она. — Опять перестарались…

— Лекарство… — прохрипел Амберфус. — Где моё лекарство? Кашель возобновился с новой силой.

— Сейчас, сейчас, — с готовностью ответила нянька, хватаясь за ручку кресла и утаскивая больного прочь. Прежде чем исчезнуть из виду, она обернулась и одарила Гестеру широкой улыбкой.

— Не знаю, что бы мы делали без вашего снадобья, — сказала она.

Когда нянька с эльфом покинули кухню, Гестера переключила своё внимание на Плута. Он все ещё стоял на коленях, повесив голову и тупо уставившись в пол. Она взяла его за подбородок правой рукой, одновременно щёлкая пальцами левой руки.

— Надеюсь, Амберфус не зашёл слишком далеко, — пробормотала она. — Я такое вижу уже не в первый раз… Встать! — рявкнула хозяйка кухни.

Плут с усилием поднялся.

— Слушаюсь, — покорно повиновался он.

— Отлично, — буркнула Гестера. — А теперь ты должен трудиться, чтобы заработать себе на пропитание. Марш к печке! Разведи огонь, и пожарче!

— Слушаюсь.

— Очень хорошо, — кивнула Гестера. Натянув на руку тяжёлую рукавицу, она открыла дверцу печи. Из-за заглушки вырвался знойный вихрь, и в нос Плуту ударил резкий запах серы. Юноша зажмурился, но не проронил ни звука.

— Очень, очень хорошо, — повторила Гестера. — мберфус поработал на славу. Великолепно!

Плут стоял как вкопанный около огнедышащей печи, застывшими глазами уставясь на пламя. В голове у него было пусто. Абсолютно пусто. Он не мог сообразить, что ему следует делать дальше.

— Дрова, — произнесла Гестера. — Бери дрова из кучи и неси к печке.

— Слушаюсь.

Плут подошёл к высоченной поленнице, взял массивный чурбак — дерево было чуть не вдвое тяжелее его самого — и перетащил через кухню, постанывая и кряхтя от напряжения. Перед топкой Плут остановился, вонзил пальцы в грубую кору и, набрав в грудь воздуха, поднял чурбак над головой. Несколько секунд тот опасно балансировал на краю топки, грозя обрушиться и раздавить Плута, затем провалился в жерло печи на тлеющие угли.

— Порядок, — отметила Гестера. — Теперь качай мехи: вверх-вниз, вверх-вниз… Правильно. А теперь снова беги за дровами. Тащи ещё полено, и ещё, и ещё… Будешь носить, пока я не скажу тебе: «Хватит». Понял?

— Да, понял.

Ломило спину, Плут без остановки бегал взад-вперёд, перетаскивая тяжеленные чурбаки и запихивая дрова в печь. С каждой новой порцией огонь разгорался жарче и жарче. Пламя обжигало лицо, опаляло волосы. Горячий воздух распирал лёгкие…

А в голове у Плута раскинулась обледеневшая пустошь, неподвластная языкам пламени. Тело его страдало, но сознание оставалось глухим ко всему в окружающем мире, кроме голоса Тестеры.

— Ещё полено! — прошипела хозяйка. — И поторопись! Ты еле шевелишься!

— Слушаюсь, Гестера. — Плут удвоил старания.

Ледяная пустыня в голове потихоньку стала таять, и у Плута появились проблески сознания, как чёрные пятнышки на снегу. Толстолапиха, прижимающая Плута к груди, грела его своим телом, помогая растопить замороженную душу.

«Плут, — шептала ему толстолапиха. — Ты — Плут».

Как зародыш в материнском чреве, он был защищён от арктического холода ласковыми объятиями зверя. Ледяные пальцы эльфа вытянули из него воспоминания и мысли, надежды и страхи, мечты и ночные кошмары… Только одна мысль оказалась недоступна эльфу, самая драгоценная. Эльф не смог стереть из сознания Плута смысл его существования, сущность его «я», — короче говоря, он не сумел заставить его забыть, кто он такой.

Плут Кородёр.

Он был под надёжным прикрытием в объятиях толстолапихи, которая спасла его, когда он был ещё ребёнком — маленьким мальчиком, потерявшимся в Дремучих Лесах.

Плут пошатнулся и уронил тяжёлый обрубок, который тащил к печи. Голова закружилась.

Ледник отступал. Плут потихоньку высвободился из объятий толстолапихи: в запорошённой снегом пустыне появились прогалины.

Внезапно уши заложило от оглушительного грома, сверкнула молния — и бурным потоком к нему хлынули мысли, чувства, воспоминания. К нему вернулась память! Теперь Плут точно знал, кто он и где находится!

— На сегодня хватит, дорогой мой, — проворковала Гестера, подозрительно глядя на истопника. — Можешь ложиться спать.

— Спасибо, — поблагодарил Плут, стараясь не подавать виду, что сознание к нему вернулось.

Жар от пылающей печи изнурил его, от работы ныла каждая косточка в усталом теле. Сколько ещё он сможет продержаться? С неимоверным усилием он поднял последний чурбан, бросил его в огонь и встал рядом с печью, ожидая дальнейших приказов.

Гестера захлопнула круглую дверцу, закрыла её на задвижку и повернулась к Плуту.

— Будешь спать здесь, — сказала она, указывая на низенький столик. — Залезай под него.

— Спасибо, — повторил Плут.

Еле волоча ноги, он добрался до столика и, стараясь не удариться головой о столешницу, опустился на пол. На каменных плитах под столом лежала подстилка — мягкий, уютный тюфячок, набитый обрезками веток и сухой травой. Плут лёг на соломенный матрасик, свернулся калачиком и закрыл глаза, вдыхая тёплый запах леса. Веки у Плута отяжелели, тело будто припечаталось к полу.

Гестера стояла над ним.

— Спокойной ночи, юный истопник, — тихо просвистела она. — Спи и набирайся сил. Завтра будет трудный день. Сегодня ты таскал дрова…

Плут подтянул колени к животу и сжался в комок.

— Спасибо… Спасибо… — сонно бормотал он.

Плута обступила тьма: окружающий мир постепенно гас, и юноша больше ничего не видел и не слышал, провалившись в глубокий сон. Гестера недовольно крякнула.

— А завтра будешь таскать еду для младенца.

Глава седьмая. Кормление младенца

Ранним утром следующего дня Плута грубо разбудили, ткнув в спину чем-то твёрдым и острым. Он быстро открыл глаза и растерялся. Что это? Вроде бы он лежит на груде мягкой соломы! Но тут его укололи в спину во второй раз.

— Ой! — вскрикнул Плут, скатившись с тюфяка.

Сверху вниз на него смотрела престарелая матрона, гоблинша с серым лицом. В костлявой руке она сжимала трость, наконечник которой был нацелен ему в грудь.

— Отоспался, выглядишь отлично, мой золотой, — проворковала старуха. — Вставай. Пора за работу, родной.

При звуке её писклявого голоса Плут вспомнил всё. Привратника Костоглота, кухарку Гестеру Кривошип, больного эльфа Амберфуса, который рылся у него в мозгу, желая стереть память, но не сумел одолеть его…

«Только не выдавай себя», — решил Плут, выползая из-под стола. Он мигом вскочил на ноги и туманным взором обвёл кухню. Печь пылала, и сухой, горячий воздух гудел от жара. Гестера подняла палку, указывая на стол.

— Корм, — отрывисто произнесла она.

Плут обернулся. На столе стояли объёмистая миска с дымящейся серой кашей — в самую середину горки воткнута деревянная ложка — и кружка с каким-то пойлом, в точности похожим на то, что ему предлагали накануне вечером.

— Ешь побыстрее, дорогой мой, — торопила Гестера. — Огонь в печи вот-вот потухнет.

У стола Плут не обнаружил ни стула, ни табуретки и проглотил завтрак стоя. На вкус каша оказалась такой же противной, как и на вид, — она была горелой, пересоленной, с гнилым душком, но, запивая клейкое месиво пенистой зелёной бурдой, он сумел хоть как-то утолить голод и жажду.